— Мир. Мир. Мир. Всем народам и землям мир!
Это принят Советской властью знаменитый Декрет о мире.
Катит, катит, бежит эшелон. Паровоз то гуднёт, то утихнет, то сажей задышит, то паром отплюнется. Колёса на рельсах стук-перестук. Вагоны гуськом, вперевалку.
Едет, едет солдат Ракитов с фронта домой, едет в деревню свою, в Ракитовку.
Вот и родимый край. Вышел солдат из вагона.
Идёт он от станции к дому. Дорога то вверх, то вниз, то балкой, то кручей, то ровным полем.
Поклонился солдат земле:
— Здравствуй, родимое поле!
Вот лес вековой на пути. Застыли сосны и ели. В богатырский обхват дубы.
— Здравствуй, батюшка лес!
Вот речка бежит Песчанка. Гладит берег прозрачной водой.
— Здравствуй, поилица-речка!
А вот и деревня сама Ракитовка.
— Здравствуй, Ракитовка! — скинул шапку свою солдат.
Пас Васятка козу у крайних домов за околицей. Видит — идёт человек. «Кто бы такой?» — подумал.
— Васятка! Васятка! — кричит солдат.
Всмотрелся мальчонка зорчее.
— Тятька, тятенька!.. — заголосил.
Помчался Васятка к отцу навстречу.
— Признал, признал… — Слёз не сдержал Ракитов.
Идёт он по отчему краю. По родимой своей Ракитовке. На руках Васятку несёт.
И солнце светит ему. И небо ему улыбается. Всё для него: и мир, и земля, и Советская власть.
— Здравствуй, здравствуй, родимый край!
— Здравствуй, солдат Ракитов!
ШКУРИН И ХАПУРИН
Жили-были Шкурин и Хапурин. У каждого по заводу. У Шкурина гвоздильный. У Хапурина — мыловаренный. Друзьями они считались. Оба богатые. Оба жадные. Оба на чужое добро завидущие.
Вот и казалось всё время Шкурину, что доход у Хапурина с мыла куда больше, чем у него, у Шкурина, с гвоздей. А Хапурину казалось, что доход больше у Шкурина.
— Эх, кабы мне да шкуринские гвозди… — вздыхал Хапурин.
— Эх, если бы мне да хапуринское мыло… — мечтал Шкурин.
Встретятся они, заведут разговор.
— К тебе, Сил Силыч, — начнёт Шкурин, — денежки с мыла золотым дождём сыплются.
— Не говори, не говори, — ответит Хапурин. — Это у тебя, Тит Титыч, от гвоздей мошна раздувается.
Разъедает их зависть друг к другу — хоть бери и меняйся заводами. Начнут они говорить про обмен. На словах — да, на деле — пугаются!
А вдруг прогадаешь!
Пока они думали и решали, наступил 1917 год.
Стали земля, фабрики и заводы переходить в руки трудового народа.
Забегали Шкурин и Хапурин:
— Ох, ох!
— Ах, ах!
Чувствуют, что скоро очередь и до них дойдёт. Только вот не знают, какой завод будут раньше национализировать. Хапурину кажется, что его мыловаренный. Шкурину, что его — гвоздильный.
Сидят они, мучаются, гадают. И снова мысль об обмене приходит в голову и одному и другому. И снова боязно, страшно.