Григорий Васильевич на типа тоже вытаращился — сразу и не понял, кто такой. На этом топчане, по всем канонам обычной охотничьей гулянки, должен спать Пес. А на втором…
— Совсем тронулся? — скрипучим голосом спросило помято-небритое лицо Рудина, появляясь в оконце. — Чего орешь-то? Гляди — народ перепугал.
— Нет-нет — это не правильно… — пробормотал возмутитель спокойствия, оборачиваясь к «народу» — невесть откуда возникшим в дверном проеме двоим коротко стриженным хлопцам, затянутым в кожу, с сильно заспанными личинами. Переведя взгляд на свои ноги, Григорий Васильевич крепко зажмурился и закрыл лицо руками.
— Че такое, док? — хрипло поинтересовался один из «кожаных», усиленно протирая глаза и зевая во весь рот. — Че такое?
Григорий Васильевич убрал руки от лица, разжмурился, для верности ущипнул себя за щеку и попытался встать.
— Не, реально, док — че такое? — не отставал настырный «кожаный», пристально глядя на топчан в углу. — Проблемы?
— Ой-й-й, господи ты боже мой!!! — с чувством глубочайшей скорби воскликнул Григорий Васильевич, окончательно поняв, что все происходящее с ним — вовсе не кошмарный сон. — Чтоб мне сдохнуть! Господи, какой идиот!!!
Да, это была нормальная гнусная действительность, длившаяся уже два года. Ног он не чувствовал потому, что два года жил в инвалидной коляске. Вот они, ноги-то, под пледом, бесполезные высохшие отростки, которые никогда уже не смогут ходить. И торчит он здесь вовсе не ради охотничьей забавы, хотя заброшенный домик оборудован Псом. со товарищи именно для длительного проживания в охотничьи сезоны. Толхаева привезли в эту забытую богом сторожку, чтобы достать с того света нарвавшегося на пулю краснореченского бандоса — Никиту.
Рядились за «штуку» баксов и один присест хорошей еды — чтобы непременно с текилой и черной икрой. И текила, и икра — обязательные атрибуты прошлой жизни — в настоящий момент для Григория Васильевича являлись этаким разгульным празднеством организма. Прежнее состояние и благополучие канули в Лету. Друзья тоже канули. И вообще — у Толхаева сейчас в целом мире нет ничего. И никого. Кроме, разве что, вот этого грубияна Рудина, что недовольно хмурится в рубленое оконце…
Григорий Васильевич обиженно захныкал, зашмыгал носом, руками принялся размазывать слезы по щекам. Надо же, расчувствовался, старый дурак, повелся на ровном месте! Пожрал хорошей снеди, текилы употребил от пуза — и вообразил себе невесть что…
«Кожаные» душевное расстройство Толхаева истолковали превратно. Тот, что задавал вопросы, метнулся к раненому, второй шустро достал из-за пазухи пистоль и направил его на «черного хирурга», а третий, который спал на топчане, хотя и не уловил сути ситуации, но, воодушевленный примером соратников, также принялся лапать у себя под мышкой.