После такого скандала бригаду лишили премии, а Клаве, как главной зачинщице, и старухам за компанию срезали коэффициент. При той же работе Клава стала получать на треть меньше. А мамку все чаще теперь гнали с дальних рейсов, и домой она стала возвращаться все чаще. Теперь прорабской собаке Клаве по утрам и подать-то было нечего, когда она с надеждой обнюхивала ее портфель. Но собака все равно Клаву не разлюбила и издали махала ей хвостом. Под конец лета старухи стали кумекать, как им сообща пережить еще одну зиму. Растворный узел зимой почти не работал, мокрая штукатурка шла плохо из-за морозов, метлахских полов им хватало только на осень, а всю глазурованную плитку тыркалки себе захапали, хотя на их швы мастер слова приличного найти не мог. Зимой всю их бригаду частенько кидали на копеечную шпаклевку в помощь маляркам с их вонючими флягами. Бригадирша у малярок была стерва та еще, так что зима предстояла голодная. Картошкой и капустой Клаве и Херовне, не имевшим своего огорода, старухи обещали помочь, но вот с деньгами у них самих было туго. А у Клавки из-за мамки даже одежды зимней не осталось. Одежда на Клавку была дорогой, потому что на нее шло гораздо больше материала, чем на щуплую тетю Машу.
По финансовым проблемам старухи советовались с плотником Авдеичем, которому полностью доверяли. Он был такой же старый, как и они. Клава его очень стеснялась. Он приходил на работу с сильным запахом водки, до вечера пел матершинные песни и все время норовил ущипнуть Клавкину задницу. Но это не мешало ему одним топором вязать рамы на окна без всякого КПП, которое в последнее время гнало гольный брак. При этом он громко матерился на начальника КПП и кричал на весь участок, что в разведку он с их участка ни с кем, кроме Клавки, идти не желает. Когда до получки оставалось еще три дня, Клаве стало совсем туго, и она впервые отказалась идти на обед, уверяя старух, что кушать ей совсем не хочется. Они силком потащили Клаву с собой. Харитоновна купила ей большой пирог с яйцом и луком на вечер. Клава обрадовалась до слез, она второй день ломала голову, чем же кормить мамку, которую, похоже, окончательно списали на берег. Она это поняла по тому, что та впервые приехала из рейса трезвая, а теперь все сидела на последнем табурете у окна и глядела в одну точку.
На другое утро ее встретил Авдеич у бытовки с каким-то молодым мужиком и сказал: «Вот, Клава, этого у нас Мишкой зовут. Ему давно хорошую напарницу надо было по шабашкам ходить. Смотри, Мишка, какую кралю от сердца отрываю! Сам бы с ней куда хочешь двинул, хоть в разведку, но староват я стал для такой бабоньки. Это же такой нежный фрукт! Таких уже нынче не производят. Ты, Михаил, понимать должен, что такие роскошные девушки без аванса на шабашку с тобой, сопляком, не пойдут». Клава и Михаил краснели и стеснялись смотреть друг другу в глаза. Наконец, Михаил выдавил из себя вопрос: «А сколько Вы, Клава, авансом берете?» Клава испугалась до слез, а Авдеич строго одернул Михаила, что такие, как Клава, меньше тридцати рублей в аванс не берут. Клаве стало страшно, что Михаил откажется, она хотела сказать, что пойдет работать и без всякого аванса, но Михаил уже сунул ей в ладонь три красненьких.