– Ты же чертовски пил, – вспомнил Кортоне.
– Это была чертовская война, – ответил Дикштейн.
Дворецкий оставил кабинет. Понаблюдав, как Кортоне пьет коньяк, как раскуривает сигару, Дикштейн подумал, что Ал ест, пьет и курит как-то безрадостно, словно надеясь, что, если он все это будет делать регулярно, то наконец почувствует вкус этих радостей. Вспоминая непринужденное веселье, с которым они вдвоем проводили время у его сицилийских родственников, Дикштейн подумал, остались ли в жизни Кортоне какие-то настоящие живые люди.
Внезапно Кортоне расхохотался.
– Я помню каждую минуту того дня в Оксфорде. Слушай, у тебя что-нибудь получилось с той профессорской женой, как ее, этой арабкой?
– Нет, – сдержанно улыбнулся Дикштейн. – И ныне она мертва.
– Прости.
– И случилась странная вещь. Я вернулся туда, в тот домик у реки, и встретил ее дочь… Она выглядит точно такой, какой была Эйла.
– В самом деле?… – Кортоне плотоядно посмотрел на него. – И ты охмурил дочку – ну, просто не могу поверить!
Дикштейн кивнул.
– Мы несколько раз встречались. И я хочу жениться на ней. В следующий раз, когда мы увидимся, я хочу просить ее руки.
– И ты считаешь, что она согласится?
– Не уверен. Но хочу надеяться. Я старше ее.
– Возраст не имеет значения. Хотя тебе надо немного прибавить в теле. Женщины любят, чтобы было, за что подержаться.
Разговор начал утомлять Дикштейна, и он понял, в чем дело: Кортоне воспринимал их общение, как банальный треп. Может быть, сказывалась многолетняя привычка держать язык за зубами; может, дело заключалось в том, что большинство дел «семейного бизнеса» носило уголовный характер, и он не хотел, чтобы Дикштейн догадался об этом (хотя он так и так это предполагал); или, может, тут было что-то еще, с чем он очень боялся столкнуться, какое-то тайное разочарование, которого он не хотел испытывать – во всяком случае, в этом толстом мужчине давно исчезли следы того открытого, веселого, восторженного молодого человека. Дикштейна так и тянуло спросить его – скажи, что доставляет тебе радость в жизни, кого ты любишь и как вообще идет твоя жизнь.
Вместо этого он сказал:
– Ты помнишь, что сказал мне в Оксфорде?
– Конечно. Я у тебя в долгу, ты спас мне жизнь. – Кортоне затянулся сигарой.
Хоть в этом он не изменился.
– И я здесь, чтобы попросить тебя о помощи.
– Валяй и проси.
– Ты не против, если я включу радио?
Кортоне улыбнулся.
– Это помещение обследуется на предмет обнаружения «клопов», самое малое, раз в неделю.
– Отлично, – сказал Дикштейн, но все-таки включил радио. – Карты на стол, Ал. Я работаю на израильскую разведку.