Увидев меня, любимая не удивляется, лишь спросила:
— Что это у тебя в руках?
Я поднимаю руку к лицу — в руке дирижерская палочка с запекшей киноварью, похожей на кровь. Впрочем, это кровь, похожая на киноварь.
— Это волшебная палочка, — отвечаю и рассказываю о том, что случилось на моем последнем концерте. — Нам же разрешили играть, — не понимаю. Почему же они так поступили?
— Это их время, — отвечает Анна, — и они будут поступать так, как считают нужным.
— И что делать?
— Бежать! — и смотрела с надеждой на меня.
— Куда бежать? — не понимал. — Они везде, они всюду. У них система контроля, ты же знаешь.
— Тогда почему ты здесь?
— Мне страшно.
— Страшно?
— Страшно одному… умирать…
— Умирать? — посмотрела непонятными глазами. — А так жить не страшно?
— Я тебя люблю, — сказал я.
— Ты не любишь молоко от мертвых детей, — сказала она. — Ты убил офицера национальной безопасности. Ты исполняешь Моцарта и Баха, когда надо играть марши. И ты ещё на что-то надеешься?
И ответ на этот вопрос последовал незамедлительно: взвыла сирена тревоги.
— Это за мной, — догадался я.
— Нет, это за нами, — и приказала идти за ней.
И я пошел за ней, любимой и единственной, по бесконечному больничному коридору, и нас преследовал механический монотонный голос оповещения:
— Всем оставаться на своих местах!
Приказ мы выполнили у грузового лифта. Пока ждали прихода кабины, показалось, что время остановилось — мертвое, молибденовое по цвету.
Наконец лифт остановился — в нем было наше спасение. Открылись створки дверей и мы шагнули в кабину.
— Куда мы? — спросил, чувствуя, как кабина с нами погружается вниз.
— В преисподнею, — улыбнулась Анна.
Да, это была преисподняя для тех, кто наконец получил полную свободу от жизни. На металлических стеллажах стояли гробы — разные, дешевые, из сосны, и дорогие, из ореха. Анна кинулась к компьютерному пульту.
— Что хочешь сделать? — спросил я.
— Я хочу поиграть, — улыбнулась. — Помнишь, мы играли: «умри-воскресни»?
— Помню.
— Вот и хорошо, — и я увидел, как к стеллажу подкатила механизированная тележка, и в её пазы въехал один из гробов.
— Анна! — отступил я.
— Ты хочешь, чтобы тебя стерилизовали?
— Нет, но…
— Ведь не мечтаешь, чтобы из тебя вырезали мозги, — закричала моя любимая, манипулируя у пульта.
Крышка гроба приоткрылась. Там лежал труп — его дутые щеки были покрыты греховными румянами.
— Нет, но…
— Ты тогда будешь мне не нужен, — говорила. — Мертвые мы не будем нужны друг другу.
Я посмотрел на неё — у Анны были веселые и яростные глаза победительницы.
— Что должен делать?
— А ты не знаешь?