— А работать буду я, — вредничает Мамин, уступая. — Вот делай после этого людям добро.
— Добрый ты человек, — проникновенно говорю я. — На таких, как ты, Вениамин, земля держится.
— Иди к черту! — и требует, чтобы я прекратил говорить красиво. — Мне блевать хочется от таких слов, — утверждает. И я его понимаю: не каждый выдержит подобной пошлятины, выворачивающей желудок. — И где ещё четыре капустины? — Продолжает волноваться. — Я их что-то не вижу, — и картинно мацает воздушные потоки, врывающиеся в салон автомобильчика. — Чтобы кролики размножались, знаешь, что надо делать? — И хохочет: — Не надо им мешать!
Я тоже смеюсь и снисхожу до объяснений: остальная сумма ждет его после того, как пастушка выразит госпоже Пехиловой признательность за неожиданный, но своевременный подарок — в его лице.
— В моем лице, — проверяет щеки задумчивый Мамыкин. — Как бы по нему не схлопотать?
Я успокаиваю товарища: никаких недоразумений не должно случится, все зависит от того, как он исполнит известную песенку — главное, чтобы от всего сердца, и тогда сердце дамы… Мамин снова возмущается: как много слов я говорю, нельзя ли быть проще, жиголо проклятый!
— Нельзя, — смеюсь я, — иначе ты не поймешь.
— Намекаешь, что я тупой?
— Не намекаю, говорю.
И мы смеемся, нам приятно катить по родному городу в дребезжащем кабриолете и, кажется, у нас нет проблем. Мы молоды, веселы, беспечны и не обременены никакими обязательствами, кроме приятных. Мы не знаем своего будущего — и этим счастливы. Оказывается, как мало нужно для счастья: не знать своего будущего.
Однажды мне приснился сон: будто я иду по горной тропе. Она узка и опасна, любой шаг в сторону — смерть. И уже у самой вечной вершины, скрывающейся в королевских облаках, понимаю, цель моя недостижима: камни тропы точно плавают в эфирной туманной мге и угадать благонадежность опоры нет никакой возможности. А путь назад отрезан кампепадным потоком. И тогда в минуту отчаяния я обращаюсь: Боже, милостив буди мне грешному!..
И после вопиющего гласа вижу: ЕГО, невнятного, сотканного из клочковатого тумана. ОН идет рядом, но по невидимой мне небесной дороге.
— Заплутал, раб божий, — слышу ЕГО голос. — Ну-ну, а ты по камням-по камням иди, а вот по красным не ходи.
И вижу: тропа очищается, наливаясь благостным светом, но многие камни точно облиты густой киноварной кровью. И тем не менее я понимаю: путь мой отныне зрим.
Этот сон мне привиделся накануне наших показательно-парашютных выступлений перед НАТО. С криком дневального он улетучился, и я его не вспоминал, и вспомнил только, когда увидел окровавленные ошметки, разметанные по стылому полю. Они промерзли и походили на камни. По причине общевойскового бардака поиски мы начали только через четыре часа после десантирования и поэтому куски мяса молодых десантников были похожи на камни. Их было удобно собирать в плащ-палатки. Именно тогда на родном поле, продуваемом черным ноябрьским ветерком, я вспомнил о странном сне. И запомнил его.