И последнее: не радует, когда у мадемуазель губы сложены жеманным сердечком; это признак капризности, вздорности, глупости и сексуальной неумехи.
Какие же я должен был испытывать чувства, когда зайдя в нужный кабинет, обнаруживаю госпожу Горлик без возраста, олицетворяющую в себе одной все мои детские страхи и юношеские антипатии.
Было бы смешно — если бы не было так грустно. Я замесил ногами у порога. Сочтя мое поведение за природную стыдливость, Аннушка пустила из губ-сердечком дымок цвета майской сирени и прокуренным баском пригласила присесть.
— Дима, прекрасно-прекрасно, — поправила очки с затемненными стеклами, за которыми таился, подозреваю, пиночетовский внимательный взгляд.
— Выражаю, так сказать, свои соболезнования, — проговорил с любезностью законченного идиота.
— Да, у нас большое горе, но жизнь продолжается, — понимающе улыбнулась опытная журналистка. — Анатоль просил вам, Димочка, помочь, удушила сигаретку пальцами, — и я вам помогу.
Не сразу понял о ком речь: «Анатоль», а когда вник, дрогнул от мысли: ведь госпожа Горлик имеет право заказать любого живого жиголо дамского клуба. В том числе и меня, в принципе…
Пока я, последний романтик, переживал по такому пустому поводу, как перетрах с дамой сердца, госпожа Горлик прошла к редакционному сейфу; открыв его, извлекла из бронированного нутра папку цвета хаки.
Вернувшись на место, сообщила, что за папочкой и её содержимым уже идет охота: вчера приходили два малоприятных типа в штатском и проявляли весьма нездоровый интерес к материалам Стешко. Да журналюги народ тертый и в конце концов послали пинкертонов в… пеший эротический тур.
— Куда?
— Как в том анекдоте, Димочка, — славно так ржет Анна Алексеевна, обнажая зубы, покрытые канифольным колерком; и в лицах рассказывает историю о привередливом «новом русском», который все не мог выбрать туристический тур для личного отдыха; когда он уже всех достал, ему предложили самый эротический тур и, главное, пешком. И куда надо идти, удивился капризник. И послали его, ну понятно куда, Димочка, — заключила собеседница и, внезапно сбив голос, как заговорщица, приблизила свое лицо к моему. Мариночка просила это опубликовать, если с ней вдруг такая вот неприятность…
Хорошенькая неприятность, окислился я лицом и хотел задать законный вопрос, мол, почему, друзья, не печатаем, да госпожа Горлик, продолжая наваливаться рыхлым, как клумба, телом на стол и частично на меня, призналась, что Мариночка была не только талантливым журналистом, но и очень своеобразной личностью.
— О-о-очень своеобразной, — повторила, — личностью, — и, вернувшись в исходное положение, тиснула новую сигарету меж резцами.