Да. Я боюсь. И смерти боюсь, — вырвалось у него с отчаянием, — и унижения. Вы сказали правду, иной раз лучше смерть, чем позор.
Браво, вы настоящий мужчина. — Она откинулась на плетеную спинку стула, продолжая пронзать его глазами. — И вы надеетесь, что я вам помогу?
Она обняла, ощупала его взглядом. Он задергался под этим скользящим по нему, как холодная змея, быстрым, надменно-веселым и вместе с тем жгуче-манящим взглядом.
Да. Я вижу, что вы опытны.
Возможно, вы не ошиблись. Назначайте время.
Он непонимающе уставился на нее. Где-то рядом, внизу, под верандой, тек, журчал Иордан. Священная река Иордан, мутно-серо-зеленая, на солнце — желтая, как глаза этой тигрицы.
Как?
Время первого сеанса.
Первого?..
Если вы понятливый пациент — возможно, и последнего. Если у вас запущенный случай — что ж, поработаем.
Жужжала пчела. Ефим подумал: а Цэцэг? А что Цэцэг? Разве Цэцэг ему поможет? Вот кто вытащит его. Вот кто снимет с него ужас подспудной, подсознательной истерики. Вот кто подскажет ему, как быть, как поступить. Разве он такое дитя?! Может быть, и дитя. Весь его блеск не стоит гроша ломаного перед угрозой тьмы. Перед тьмой, что наваливается не слева, не справа, не снизу, не сверху — ниоткуда. И берет с собой в никуда.
Завтра. — Ефим облизнул пересохшие, запекшиеся на солнце губы. Отхлебнул из бокала. — Завтра вечером, в десять. Где?
У меня в номере.
Но вы же… — Он хотел сказать: «Со спутником», и не мог выговорить: «С любовником».
Витас будет завтра в храме работать всю ночь. У нас будет достаточно времени.
Неделя. Всего неделя здесь. Потом — Москва. А эти идиоты назначили Хрустальную ночь через десять дней. Он же погорит, великий Фюрер, хрусталь его разобьется вдребезги! Он оставил ей свой номер телефона, но она ни за что ему не позвонит. Пусть мужик пострадает. Он же все равно уже — ее. Вот в свою больницу она позвонила. Вроде все в порядке. Эта, строптивая грузинка, Цхакая, правда, отчебучила номер. Устроила там, в палатах, нечто вроде восстания. Свобода на баррикадах, твою мать! Ничего, она вернется и научит их с новой силой любить свободу. Перед ней сейчас открывается иной мир. Другой. Тот, которого она не знала раньше. Она видела-перевидела богачей, магнатов, олигархов, акул мирового бизнеса, мировой политики, мировой мафии. Она совершенно не знала мира, противостоящего тому, в котором она как сыр в масле каталась. И эта экзотика, эта новизна щекотала ей нервы.
Неделя. Всего неделя. Отдыхай, сволочь Ангелина. Отдыхай, рысь, красивая кошка. Дикие кошки спят в лесу, залезая на деревья. У тебя целых три дерева: Иерусалим, Витас и Ефим Елагин. А Цэцэг? А что Цэцэг? А Цэцэг молчит, рот на замок, зубы на крючок. Молчи, молчи, раскосая кукла. Если ты только вякнешь — от тебя мокрое место останется. Ты слишком много знаешь, Цэцэг, чтобы ты могла так просто уйти. Скрыться в тень. Во тьму.