Тьма — это ее дом. Это от века дом всех диких кошек.
Неделя, а сеанс гипноза с этим лощеным богатым сыном богатого отца — завтра.
При чем тут его отец?
Лицо приблизилось к зеркалу. Рука отерла ватой, смоченной в косметических сливках, уже загоревшее на южном солнце лицо. Глаза сказали ей золотой желтизной: прекрати думать о том, что ты оставила за спиной.
Он постучался не осторожно — четко, властно. Она подумала: так мог бы стучаться к ней в дверь Хайдер.
Да! Войдите! Не заперто!
Он толкнул дверь и переступил порог.
И замер.
Он не ожидал увидеть ее в таком облачении.
Он ожидал всего чего угодно. Даже того, что она встретит его в белом халате.
Но он не ожидал увидеть ее в том, что было на ней.
Она была почти нагая.
На ней не было ничего, кроме повязки на бедрах, расшитой маленькими блестящими стекляшками, и большого тюрбана на голове, свернутого из ярко-розового шелка. Откуда она вытащила этот маскарадный наряд, подумал он рассерженно, на иерусалимском рынке, что ли, купила, — а глаза его, помимо воли, ощупывали ее шею, ее грудь, с коричневым ошейником загара чуть выше плеч, с позолоченной тяжелой гривной, лежащей над торчащими темно-коричневыми сосками. У него пересохло во рту. Он отшагнул назад.
Мне кажется, Ангелина, я…
Ошиблись номером? — Она усмехнулась. Повела в воздухе рукой, и он следил за ее рукой, за тем, как она плавно, медленно движется в полутьме комнаты. — Нет, вы не ошиблись, Ефим. Это я, и это мой номер. Тридцать шестой. Витас — рядом, в тридцать пятом. Проходите. Садитесь. Вот сюда, в кресло.
Не чуя ног под собой, Ефим опустился в кресло. Он не сводил глаз с ее медленно движущихся над ним, будто бы летающих, как большие птицы, белых рук. Что она делала ими? Он не мог бы объяснить. Постепенно в его голове начала звучать тихая музыка, будто кто-то перебирал, далеко-далеко, струны арфы. Ему захотелось закрыть глаза. Но он не мог их закрыть. Его одолевал соблазн — глядеть и глядеть на обнаженное, медленно двигающееся перед ним, красивое женское тело.
Ваши руки теплые, горячие, — пел над ним нежный насмешливый голос. — Ваши руки и пальцы наливаются теплой, горячей кровью… Ваши ноги теплые, им становится все теплее, они будто ступают по горячему, раскаленному песку… Песок жжет, прожигает ваши ступни… Вам горячо… Горячо внутри… Горячо вашему сердцу… Оно горит, оно блаженствует…
Он ощущал все, что женский голос пел ему. Его тело медленно заливал приятный жар. Будто бы у него поднималась температура, и бредовый морок сладко, навек заволакивал сознание.
Господи, как хорошо, — сказал он внезапно отяжелевшими, непослушными, будто распухшими губами, — подойдите ближе, я хочу положить руку вам на грудь…