Или не повторится никогда.
Синие глаза широко распахнуты. В них нельзя глядеть — голова закружится. Не заглядывай слишком глубоко, любопытный. Там, на дне, — страдание и мрак; беднота и ужас; рабство и позор. Этого никто не должен видеть. Об этом знать запрещено. Ее память — ожерелье. Сколько жемчужин на нити — столько мучений она претерпела.
И пристально глядит из серцевины живота черно-синий, зловещий Третий Глаз. Он не мигает. Пупок — его зрачок. Татуированные ресницы загнуты кверху. Глаз видит все. Глаз зрит Прошлое, Настоящее и Будущее. От него не скроется ничто. Он пронзает насквозь толщу мира.
И губы в улыбке слегка дрожат. Многажды целованные губы. Они ничего не сказали миру. Они только улыбались. А мир за одни эти губы сделал ее царицей.
— Горбун…
Она стояла у холста. Ее губы повторяли улыбку царственной женщины на портрете.
— Как ты так смог?
Он стоял рядом с ней, ростом ей по пуп. Пожал узкими вдавленными плечиками. Скрипуче рассмеялся.
— Я смог так потому, что любил тебя в эту ночь. Ты сама написала свой портрет. Я не мог иначе. Ты приказывала мне. Всем телом. Всем сердцем.
— Ты растер мое сердце в краску?..
— Да. Такой я жестокий. Видишь, получилось недурно.
— Ты отправишь картину на выставку?
— Да.
— Чтобы ее купили? Чтобы она принадлежала чужому?
— Это уже мое дело, продавать или нет.
Она молчала. Подняла руку, провела пальцем по сырому масляному мазку над бровью.
— Вот здесь морщина, — прошептала. — И еще одна. И еще. Убери. Я хочу долго быть молодой. Я хочу не умереть никогда.
— Ты боишься смерти? — спросил горбатый художник насмешливо. Она обдала его холодным огнем глаз.
Он взял ее руку, поцеловал ее ладонь, пястье, положил себе на лицо, вдыхая запах, и так стоял минуту, две. Она не отнимала руки. За окном шуршали шины авто. День начинался.
— Не бойся, — сказал он. — То, что люди называют смертью, совсем не то, что происходит с ними на самом деле. Мы, художники, это знаем.
Он опустился на колени и поцеловал ее в живот. В широко раскрытый Третий Глаз. В средоточие страсти; в купину огненно-золотых волос, что он час назад живописал нежной и яростной кистью, ударяя по холсту, чертыхаясь, кусая губы до крови.
— Я писал тебя языком, кулаками, шеей, животом, локтями, лодыжками, — прошептал горбун. — Я писал тебя горбом. Ты целовала меня. Я заработал тебя своим горбом. Я отработал тебя. Иди. Ищи своего богача. Он покажет тебе алмазные люстры. Персидские ковры. Изумрудные подвески. Но он не покажет тебе ни мира, ни войны, ни любви, ни Бога. Ты знаешь о том, что он тебя убьет?