Завтра дежурить мне.
Сидеть в прохладной пещерной тьме
И деревяшку ножом строгать,
Слушать, как стонут под пыткой во сне,
Идут в контратаку и кличут мать…
И еще:
Я еще не вернулся.
Я пока еще там.
Я ползу третьи сутки
По морозным лесам.
Я ползу. И за мною
Алый тянется след.
Полон снегом и болью
Каждый проклятый метр…
И еще:
Добрая, красивая страна —
Храбрые, доверчивые люди —
Снова криком заходиться будет,
Палачам грифоньим отдана…
Там было еще много их – стихов, написанных в 60-х, 70-х, 80-х и 90-х годах прошлого века. Не всегда понятных. Я не очень люблю стихи как стихи. Я и эти читал с пятого на десятое. Но почему-то у меня возникало странное ощущение – мой дед не сумасшедший. Он…
Я повернулся, отложив блокнот. Дед, стоящий у стены крепости со странным названием Крентана, смотрел на меня с черно-белого снимка. И – неожиданно для себя – я спросил:
– Дед, ты кто? А?
* * *
«„Верность – это ограниченность со знаком плюс", – сказал он, прежде чем мы его расстреляли. Я не уверен в себе, а это плохо. Может быть, это потому, что я всегда привык чувствовать за собою мощь своей страны – и в фашистском тылу, и в джунглях Индокитая, и в Египте. Здесь этого нет».
Я отложил второй блокнот. За окнами было темно, но меня это мало колебало. Второй блокнот оказался чем-то вроде дневника. «Вроде», – потому что тут не было хронологического изложения событий, имен тоже почти не встречалось, да и самих событий не было как таковых. Дед – аккуратным, очень разборчивым почерком – излагал обрывки своих мыслей, записанные на какой-то войне. Я не мог понять – какой, и это раздражало и злило.
Я не нашел ключей от сейфа. Магнитофона и проектора – тоже, а фотографии в пакетах оказались почти такими же, как на стенах. Они ничего не проясняли, только больше запутывали. «Архив» писался глаголицей – какие-то сводки, ведомости, рапорты… Я вспотел как мышь. Я завалил стол этими бумагами и весь день рылся в них в поисках ответов, не ощущая голода и не отвлекаясь даже на туалет, хотя временами казалось, что сейчас лопну. Телефоны, кажется, не звонили. И никто больше не приходил. Слава богу – сейчас я бы, наверное, спустил всех собак на того, кто отвлек бы меня от «работы с документами», как любили говорить про того, кто именовал себя нашим президентом еще недавно.
Одно было ясно: выйдя в отставку в 65-м, дед почти сразу ввязался в какую-то войну, в которой активно участвовал (с перерывами, правда) до середины 70-х. А до последнего времени помогал одной из воюющих сторон пассивно.
А вот другое неясно совсем.
Да где же гола эта чертова бесконечная война?!