Таксист долго не соглашался ехать по этому адресу.
— Мне в парк… Смена кончилась… Не по пути… Далеко… — приводил он разные причины и в числе прочих указал и такую: — И вообще этот район…
— Что этот район? — попытался уяснить студент.
— Да вообще, — неопределенно промямлил таксист и неожиданно согласился: Хорошо, поехали.
По дороге никто из них — ни студент, ни шофер — не произнес ни слова.
— Вот он, твой дом, — сказал таксист, когда они подъехали к новому, видимо совсем недавно сданному в эксплуатацию, дому, и затормозил у самых дверей булочной.
Студент заплатил и вышел. Таксист, как показалось студенту, слишком торопливо развернулся и уехал. Вокруг не было ни души, но вдоль тротуара стояла целая вереница машин, и все они до единой были под чехлами. Булочная оказалась закрытой. Студент был почти уверен, что старуха конечно же не явится; трудно было представить ее — больную, дряхлую — способной на преодоление такого расстояния, и вообще эта затея представлялась студенту порядком нереальной. Но ведь дом-то был, стоял, на самом деле двадцатиэтажный. Студент начал считать этажи, когда внезапно услышал голос:
— Мы же договорились на шесть часов.
Откуда она появилась, старуха? Он не слышал ни звука мотора, ни шагов, и ее не было, когда он подъехал, но вот стоит же здесь, прямо у входа в булочную, в своем черном платье с накинутой черной шалью.
— Извините, — сказал студент. — Это все такси. Сюда почему-то никто не соглашался ехать. Я опоздал на три минуты.
Старуха ничего не сказала и, повернувшись к дому, бросила:
— Войдем.
Она зашагала к подъезду. Студент последовал за ней.
Они вошли в помещение, и старуха нажала на кнопку вызова лифта. Лифт шел откуда-то очень уж издалека, шел долго и, видимо, медленно.
Наконец он прибыл, остановился, и двери его раскрылись. Они вошли в кабину. Она сразу показалась студенту странной. Но чем? Старуха нажала кнопку двадцатого этажа. Лифт неторопливо пополз вверх, и где-то на середине пути студент вновь ощутил некую странность в этой кабине, но в чем именно она заключалась, не мог определить. Мысль его переключилась на старуху, и он нечаянно подумал: а улыбалась ли она хоть раз в жизни? Ну что за бред, наверное, улыбалась. Ну, а теперь, понятно, у нее трагедия — как-никак сын, взрослый сын, такая потеря, ей, как говорится, не до смеха. Но дело в том, что сами черты лица старухи как бы исключали всякую возможность улыбки; никак нельзя было представить ее смеющейся ни при каких обстоятельствах. В один миг, в один-единственный миг у него мелькнуло что-то, какая-то мысль и тотчас исчезла бесследно, но ему почему-то показалось, что это была догадка о причине ощущения чего-то странного в этой кабине, но тут лифт с некоторым сотрясением остановился, двери его открылись и они вышли.