Волчице внезапно захотелось наверх. Она подпрыгнула, попыталась вцепиться в канат зубами, но тот выскользнул. Смущенная странным своим поступком, волчица отбежала шагов на тридцать, улеглась в кустах и, положив морду на лапы, стала смотреть на вагончик. Люк в нижней части его открылся и выглянула круглая голова с бакенбардами, как у художника Айвазовского.
Голова покрутилась, высматривая что-то, и исчезла. Наверное, чуткий Антигон услышал, как волчица тянула зубами канат и выглянул посмотреть, что это был за звук.
Волчица закрыла глаза. Так она пролежала около часа, не то во сне, не то в полудреме, изредка огрызаясь на кого-то невидимого и подтягивая кверху края губ. Часа за два до рассвета что-то заставило волчицу вскочить. Покружившись на месте, она выбрала направление на юго-запад и побежала небыстрой, но решительной трусцой, даже не взглянув на вагончик. Нечто неясное вело ее. Она не замечала ни псов, ни машин, да и те, точно чувствуя, что ей не до них, почти не попадались на пути.
Часа через полтора, когда небо посерело и звезды, притушив, поставили на подзарядку, внезапно заиграли ранние краски земли. Вспыхнули и зажглись все оттенки белого, серого, бежевого, которые только были в мире. Затрубили водосточные трубы. Вспыхнули головки одуванчиков. На темной земле стали проступать отдельные, прежде незаметные и совсем незначительные детали. Затоптанная мелкая монета, окурок, пробка от бутылки, торчащий из асфальта пучок травы с завитком невзрачного цветка. Озарились пятнами незримого пока солнца верхние окна домов. Одновременно, будто кто-то включил вначале изображение, а затем и звук, стали покрикивать и посвистывать мелкие птички, о которых дневной, оглушенный шумом человек и не догадается никогда, что они существуют в Москве.
Волчица не склонна была любоваться всем этим. Не столько потому, что была практична, сколько потому, что была естественна. Она и собой никогда не любовалась. Как только ты осознаешь красоту, не стороннюю, а свою собственную как красоту, ты существуешь уже отдельно от красоты и теряешь ее. Естественная красота всегда не замечаема теми, кто является ее носителем. Махаон не задумывается, что он прекрасен, а белка, что она легка или ловка. Начни белка удивляться, как уникально она планирует хвостом при прыжке, она сорвалась бы с вершины сосны, а махаон оказался бы в клюве у птицы, и его крыльями играл бы ветер.
Солнце едва показалось из-за домов и, постепенно набирая яркость, поднималось на небо по канату, за который где-то в мудрой незримости тянули десять миллионов кентавров, а белая волчица достигла уже станции метро «Баррикадная». Баррикад там она не обнаружила, зато заметила, что одна из дверей станции открыта и около нее курит уставший молодой милиционер.