Между кабинетами стояли банкетки с наваленной на них стыдливыми кучками одеждой. У банкеток сусликами торчали покрытые гусиной кожей юноши в трусах. Напуганные и отважные. Тощие и тонкие. С ребрами как клавиши рояля и без ребер, с прыщиками на груди и прыщиками на спине. Попадались и качки с раздутыми торсами и слабыми детскими ножками, на которые не хватило терпения и штанги. Каждый держал в руках медицинскую карту, пытаясь без очереди нырнуть в кабинет, подписанный «ЭКГ», «Хирург» или «Окулист».
Петруччо тоже разделся и, обнаружив, что возле двери с табличкой «Психиатр», никто не толпится, сунулся туда.
Доктор Смушкин, маленький человек с большими ушами гения, перестал вытягивать за крылышко навязчивую муху, которая пыталась поселиться у него в носу еще со времен института, и, кашлянув, поднял песочные глаза.
Смушкин был человек начитанный, проглотивший тысячи серьезных книг. Память у него хватала все цепко, точно капкан. Один раз запечатлев какую-нибудь цитату, она удерживала ее, словно бультерьер, и даже со временем начинала считать своей.
Доктор верил в разум и его безграничные возможности, но не верил в сердце и его вечную живительную силу. Как следствие, разум у него развился титанически, сердце же скукожилось и усохло, как яблоко, надолго забытое в холодильнике. В результате доктор Смушкин, сам того не замечая, стал похож на тех качков с рахитичными ножками, что караулили в коридоре свои штанишки.
Ресницы у доктора Смушкина были белесые, а пальцы тонкие и нервные. Он любил распрямлять их, вытягивать и стрелять суставами. Каждый сустав имел свой звук. Большой палец, как самый сильный и бездарный, не имел звука вовсе. Вкуснее всего стрелял безымянный, украшенный тусклым обручальным кольцом.
Когда-то Смушкин учился в докторантуре, писал серьезные работы по шизофрении и, как жиреющий на рыбе морж, начинал уже набирать научный вес. Всё шло неплохо, но потом что-то разладилось. Он поссорился с научным руководителем, бросил докторантуру и не стал защищаться.
Надо было быстро встать, отряхнуться и сражаться дальше, однако доктор Смушкин сражаться не стал. Он оказался не боец. Вместо этого он обиделся на весь мир и, отделив себя от него глухой стеной, ушел в сердитую оппозицию. Суть оппозиции состояла в том, что сам Смушкин не делал ничего, но всё, что делали другие, ему заведомо не нравилось. Теперь он работал в военкомате, службу свою не любил, считал неизбежным злом, но вместе с тем делал ее хорошо, легко принимая по семьдесят призывников в день.
Но даже при такой загрузке на месте ему не сиделось. Он часто вскакивал, прохаживался по кабинету и открывал форточку. Ему было душно и хотелось свежего воздуха. Но от свежего воздуха доктору Смушкину становилось холодно. Тогда он снова вставал и захлопывал форточку. И вновь становилось душно.