Взятка по-черному (Незнанский) - страница 2

Так что учителей у Ирины Генриховны было, по известному выражению, как собак нерезаных. Но все «педагоги», как ни пытались, не смогли обучить ее тому, без чего не должна обходиться и чем просто обязана по нынешним временам в совершенстве владеть супруга высокого государственного чиновника (а как иначе назвать старшего помощника генерального прокурора?). Не привилось ей понимание собственной значительности и соответственно вседозволенности. Не прижилось в ней логично проистекающее из указанных свойств хамство. И потому, когда хамство обрушивалось вдруг на ее голову, она чаще всего не находила ничего более умного, чем разрыдаться от несправедливой обиды и незаслуженного оскорбления.

Ирина Генриховна, конечно, сознавала, что именно этой ее откровенной беззащитностью пользуются разнообразные чины, в зависимость от воли которых ей нередко приходилось попадать — будь то какой-нибудь мелкий клерк в ЖЭКе или гаишник на дороге. Они же сразу видят, с кем дело имеют! И над кем можно в полной мере поизгаляться, упиваясь собственной властью и получая от своих слов и действий чисто садистское наслаждение.

Однако обида обидой, но в глубине души Ирина понимала, что виновата исключительно сама — не научилась «держать удар», как частенько выражается Славка Грязнов, а уж он-то — битый-перебитый, но несломленный, прошедший по служебной лестнице от простого оперативника до начальника МУРа, а теперь и руководителя главка МВД — знает, что говорит.

А что Ирина? Ну не может она, и все! Теряется, плачет, понимая, что слезы не оружие, а проявление беспомощности, и любой наглец, не говоря уже о подлецах, готов немедленно воспользоваться этой ее человеческой слабостью. И что теперь, казнить ее за это? Или, наоборот, сурово наказывать обидчиков?! Вопрос, конечно, интересный…

Вот такой монолог, продиктованный глубоко оскорбленным самолюбием, Ирина Генриховна мысленно произнесла, что называется, на едином дыхании. А закончив, упрямо повторила несколько раз слово «мерзавцы», повышая интонацию уже вслух почти до крика — до того была расстроена и рассержена. И на себя, и, естественно, на весь окружающий мир. Но одно дело ругаться и спорить там, у перекрестка, а совсем иное — мысленно протестовать спустя время, стоя уже здесь, у обочины, и чувствовать себя при этом в буквальном смысле оплеванной с ног до головы.

То, что случилось с нею каких-то пятнадцать — двадцать минут назад, не укладывалось ни в какие рамки. И никакой логики также не было в том, что произошло. Но, слегка остыв и подумав, Ирина неожиданно для себя решила, что в данном случае, как выражаются картежники, просто расклад оказался не в ее пользу — вот и все. А в стране, где правит беззаконие, иного и быть не может. У них же, как у карточных шулеров, расклад всегда в собственную пользу! Что бы там ни утверждали эти поборники Закона — Славка с Шуриком, ее благоверным, или Костя Меркулов вкупе с ними. Говорят-то они, возможно, слова и правильные, да только простому человеку — а Ирина искренне считала себя именно такой — от их слов не легче. Напротив, еще тяжелее, поскольку постоянно убеждаешься, что Законом рулят крутые мерзавцы, а вовсе не поборники справедливости…