— Молчишь? Нечего сказать? Счастье твое, что не велел тебя Никон трогать, а то бы… — Он резко оборвал себя, все так же бесстрашно-весело посмотрел на пистолет в его руке. — Слушай, а как ты к ним вообще ходишь-то? К легавым?
— Как хожу? — переспросил, усмехнувшись, Игорь Кириллович. — Молча.
— Нет, я серьезно, — не удовольствовался этим ответом Кент. — Ведь ты знаешь, он мент. — При этом он снова постучал пальцем по стопке фотографий. — Да не простой мент — генерал. По борьбе с организованной преступностью. Моргнет — и нет тебя. А? Не страшно?
— Не моргнет, — отмахнулся Игорь Кириллович.
— Это почему же? Потому что ты тоже, что ли, мент? Свой им, да?
— Дурак ты, братец, — поморщился Игорь Кириллович. Сейчас любое неудачное слово могло обернуться кровавой разборкой, но «дурак» — это было почти безобидно. Вот если бы «козел» или «пидор» — это было бы серьезное оскорбление. — Какая разница — генерал он или министр, мент или просто чиновник. Раз на лапу берет, значит, один у него чин: шкура продажная… Понял? Как у прошмандовки какой-нибудь с Тверской — других чинов нету…
— Здорово! — восхитился Кент. — Значит, генерал этот — вроде прошмандовки. А ты вроде кого? Ведь на фотке-то вон ты с ним взасос целуешься. Да ты такая же проблядь, как и он, и еще даже хуже — он хоть службу служит, а ты? Из голого интереса, что ли, ментам продался?
— Так, — тяжело сказал Игорь Кириллович, которому все это изрядно надоело. — Тебя что сюда вообще-то принесло?
— Меня? — невинно переспросил Кент. — Да вот фотки решил тебе показать и посмотреть при этом тебе, Иуде, в глаза. Это одно. А другое…
Игорь Кириллович перебил его:
— А я думал, ты мне за вчера ответить хочешь. Решил, значит, что и так с рук сойдет? Ладно, замнем пока… ненадолго. Что там у тебя еще?
— А еще у меня к тебе слово от Никона, что ты вроде как нам все равно нужен. А стало быть, на ножи мы тебя ставить погодим. Пока… Ну вот он и велел, Никон, коли ты теперь знаешь свое положение, еще раз напомнить… насчет его… дела…
— Это насчет перевода, что ли? — честно говоря, Игорь Кириллович и так уже понял, что Кент пришел именно из-за этого. Однако после всего, что случилось, карты свои он открывать не торопился, не спешил рассказывать о том, что дело им почти уже сделано. Он должен был эту так неудобно для него складывавшуюся ситуацию перевернуть и использовать на все сто. — Ах ты ж сучий ты потрох! — негромко сказал он, вставая. — А вот этого не хочешь? — Он больно ткнул Кента стволом «глока» в скулу; тот дернулся, но остался сидеть на месте, кося глазом на пистолет. — Тебе я, значит, Иуда, — продолжал Разумовский, — а Никону, значит, все равно нужен, так, что ли? И что же ты при этом, паскуда, думаешь, что так все твое паскудство тебе и сойдет с рук? Фотками он меня напугать решил! Уж кому-кому, а тебе бы, дураку, богу за меня молиться, что он со мной обнимается, этот мент! Да тебя бы после того мочилова, что ты на Востряковском устроил, уж давно бы с говном съели, уже мотал бы пожизненное в каком-нибудь каменном мешке. Да и от братвы бы твоей ничего уже не осталось. Лезете, б…ди, со своими деревенскими представлениями… Москва то, Москва се, все продажные, да не такие. А с просьбой-то твой Никон — ко мне, а не к тебе. Это как? Чего молчишь, баран… уральский?! — Кент было дернулся, но он снова усмирил его тычком ствола. — Ну и как бы я ему помог, если бы с этим, — он тоже постучал по фотографии, — не обнимался? — Он решительно оборвал себя, вернулся на место, убрав пистолет в ящик. — Так насчет чего, говоришь, просит твой Никон? — Специально для Кента еще раз нажал на слово «просит» — смотри, мол, сучара, не может такой пахан, как Никон, ни у кого ничего просить, а у него, у Гранта, просит!