— Может, вы выйдете, пока мы оденемся? — спросила из-под одеяла Лора.
— Не цацы, пошевеливайтесь! — отрезал третий милиционер, не сводивший с натянувшей до подбородка одеяло Лоры блестящих глаз.
Светлана подала пример. Сбросила на пол халатик и, демонстрируя свои телеса, начала не спеша одеваться. Лора неуклюже выбралась из-под одеяла, пробежала до стула, где лежала ее одежда, и быстренько в нее втиснулась. Стыд прошел. Осталась закипавшая внутри злость. И досада. На Светлану, лопухнувшуюся с этой мелочовкой, на себя (правда, неизвестно по какой причине) и на этих молоденьких милиционеров, внаглую пялившихся на ее голое тело. В местном отделении их заперли в «обезьяннике» вместе с какими-то потасканными женщинами неопределенного возраста и еще одной девицей, явно их профессии. Но через двадцать минут явился все тот же старший лейтенант и выпустил обеих под завистливый рев остальных сокамерниц.
— Не знаю, что вы за ягодки, — сказал он, — но приказано отпустить вас на все четыре стороны. Вот так вот!
Светлана прицокнула языком и отвела руку старлея, протягивавшую ей мобильник.
— Я же обещала. Дарю.
Он хмыкнул, провел их к выходу и на прощание пожелал:
— И не балуйтесь больше… Ведь такие шикарные девочки!
— А ты думал! — не выдержала Лариса и демонстративно вильнула задом. — Может, еще встретимся.
Старлей рассмеялся им вслед.
…Когда Петр Афанасьевич не нашел на прежнем месте Гришу, на него навалилась глубокая грусть. Бесцельно побродив по привокзальной площади, он все же просидел с полчаса у перрона, выпрашивая у отъезжающих и прибывающих сограждан грошики. Насобирав немного мелочи, он не выдержал и направился к торговавшей пирожками и беляшами Клаве, которую знал со слов Гришани.
— Увезли Григория сегодня утром, — сообщила Клава.
— Как увезли? Куда? — Петр Афанасьевич пребывал в полной растерянности.
— Известно куда! В морг!
Известие это произвело на Петра Афанасьевича шокирующее действие. Он буквально остолбенел с выпученными, как у лягушки, глазами.
— Ну че пялишься? — гаркнула Клава, отпуская покупателю тощенький пирожок. — Избил кто-то давеча вечером. Вот он ночью и кончился прямо под забором. В собственной луже.
Петр Афанасьевич уныло потащился к входу в метро. Но все же уловил брошенную ему в спину фразу:
— Пил бы со своими, не помер бы.
Он отнес ее на свой счет, сразу догадавшись, что Клава имела в виду. Местные бомжи конечно же видели, как накануне он выпивал и братался с Гришей. Вот и сорвали свою злость на несчастном нищем. Внутри у Петра Афанасьевича начала закипать тихая ярость. Откупорив прихваченную из дому бутылку «смирновки», он отпил прямо из горлышка приличную порцию. Передернул плечами, но закусывать не стал. Он принес ее специально для Гриши, чтобы угостить душевного нищего качественным продуктом. А тут… Тихая ярость начинала требовать отнюдь не тихого выхода…