Древние ваяли скульптуры столь тщательно, что высекали на мраморном теле каждую пору. По скрупулезности я превзошел греков. Я вшил в её шелковую кожицу не только тонюсенькие волоски, но и распределил на ушках и над верхней губкой едва заметный золотой пушок. Я сотворил для неё роскошные льняные волосы, длинные ресницы, тонкие брови. Много остроумия потребовалось на создание глаз, чтобы они были блестящими и слегка водянистыми, чтобы иной раз по щеке скатывалась слеза и на вкус она была соленой.
Кожа её была тонка, и сквозь неё просвечивали вены, в которых находилась нагревательная система. Ведь моя прелесть излучала настоящее человеческое тепло и даже показывала на градуснике температуру тридцать шесть и шесть. Все это работало от одной полуторавольтовой батарейки.
У неё билось сердце, и грудная клетка едва заметно поднималась. Для непосвященного создавалась иллюзия, будто она дышит. На самом деле это были чудеса электротехники. Ее тонюсенькие пальчики были холодны, но стоило их с минуту подержать в ладонях, как они начинали теплеть, и становились слегка влажными. Это тоже было моим изобретением.
Но все электротехнические эффекты были детским лепетом в сравнении с тем, сколько сил я затратил на то, чтобы из пор её кожи выделялись крохотные капельки пота, пахнущие самой очаровательной женщиной. Именно на это я ухлопал целых два года, перечитав с десяток парфюмерных книг и тщательно обнюхав все галантерейные лавки Парижа. Словом, Галатея удалась.
И когда она была готова полностью, я усадил её на стул и, наконец, позволил себе взглянуть на неё глазами простого смертного. Без преувеличения могу сказать, что первые две минуты я пребывал в шоке. Мой внутренний цензор не отметил в ней никаких недостатков, и от этого душа наполнилась светлым восторгом. Она действительно была мила, моя Галатея, этакое сочетание изящества и нежности, что редко бывает в действительности: задумчивый взгляд, пухленькие губки, кругленькие щечки… Стан её был тонок и грациозен, бедра круглы и упруги, ножка до обалдения маленькой.
«Вот он, мой идеал воочию», — думал я в тот вечер. И боялся найти в ней какой-нибудь изъян. Но больше боялся не найти и, как назло, не находил. От этого по жилам опять расползалась тягучая вселенская грусть.
Было нетрудно догадаться, откуда шла эта грусть. Работая над Галатеей, я был в состоянии сна. Теперь нужно было просыпаться, озираться по сторонам, глядеть правде в глаза. Пьяный угар заканчивался, начиналось похмелье. А снова вползать в реальность так не хотелось, потому с таким волнением я и выискивал в ней недостатки. Но их не было. А мне уже сорок один. На Земле последний год тысячелетия. С чем человечество войдет в двадцать первый век? Я же ничего не успел!