Пока я все это прокручивал в голове, пылкий приятель Алексея Григорьевича что есть силы, прижимал меня к своей любящей груди.
Наконец взрыв его чувств пошел на убыль, и он меня отпустил, правда, продолжал придерживать за рукав и откровенно мной любовался.
— Марья Ивановна, когда узнает, что мы с вами так запросто встретились, ни за что не поверит! — сообщил он мне. — Вот ей будет радость, она последнее время только о вас и говорит!
Теперь в дело включалась еще неведомая Марья Ивановна, надеюсь не интимная подруга моего полного тезки, Алексея Григорьевича.
— Да, да, конечно, я и сам не ожидал, такая неожиданная встреча, — промямлил я, чтобы хоть как-то ответить на его восторги.
— Вы теперь куда направляетесь? — спросил проезжий, так и не отпуская моего рукава.
— Хотел съездить в Калугу, — назвал я конечный пункт своего вояжа, — да оглобля сломалась.
— В Калугу? Вот и чудесно, у меня там младший братец вице-губернатором! — сообщил мне то ли новый, то ли старый знакомец.
— Непременно передам ему от вас поклон, — пообещал я, слегка подталкивая его назад к карете.
Однако владелец бакенбард и вооруженного эскорта, так просто расставаться со старым другом не намеревался. Он плотно утвердился на толстых ногах, обутых в мягкие полусапожки и вперил в меня нежный взгляд.
— А вы знаете, драгоценный мой, Алексей Григорьевич, что я сейчас еду прямо из ополчения, домой на побывку. Марья Ивановна последнее время немного хворала, так я решил ее проведать. Теперь, когда мы погоним супостата с матушки Руси в его Парижскую берлогу, не знаю когда еще удастся с ней свидеться, — сообщил он.
— Так вы сейчас состоите в ополчении? — вежливо, удивился я. — В каком, если не секрет?
Собеседник немного смутился, но ответил:
— В третьем, резервном.
В 1812 году было выставлено более трехсот тысяч ополченцев, из которых были образованы округа: 1-й — для обороны Москвы, 2-й — для обороны Петербурга и 3-й — для составления резерва. Ратники ополчения были сведены в пешие и конные полки и дружины, делившиеся на батальоны, сотни и десятки.
На бравого воина дорожный знакомый никак не походил, потому и его резервной ориентации я не удивился.
— А вы я, вижу, — продолжил он, рассматривая французский мушкетон, висевший на моем плече, — участвовали в деле?
— Нет, скорее в локальных конфликтах, — загадочно для этого времени, ответил. — Ничего серьезного.
Как многих сугубо штатских людей, а он, судя по всему, таковым и был, благоговеющих перед армией и воинскими подвигами, его такое объяснение не удовлетворило, он даже посмотрел на меня слегка свысока.