— Телебай со своими хлопцами, как ты знаешь, в саду засел. Он фашистов, когда они выедут, пропустит, огнем своим отсечет от села. Федя Володин с Халиловым и Кирпичниковым будут у тебя на левом фланге. Ты в центре. Подпусти поближе и ударь пожарче, но только по лошадям не стреляй, по возчикам бей.— Командир нарисовал Шенделеву полную картину, как может развернуться бой во всех деталях и подробностях.
— Понял, товарищ командир, встретим как надо,— ответил Шенделев, прилаживая на треноге трофейный пулемет в старом окопе, на бруствере которого успели вырасти крапивка и молодой ушастый лопушок. Срубив его тесаком, Мишка лег рядом с напарником, ватник которого был множество раз перекрещен запасом пулеметных лент с цепочками блестящих на закатном солнце медяшек.
— Сектор обстрела хорош. Встретим, Саша,— моргнув карими глазами, проговорил Шенделев убежденно.
— Лады, дружок мой, лады. Мы с Аркашей по ту сторону бани, в кустах. Держи связь.
— Само собой,— снова кивнул Шенделев.
Тем временем Аркадий успел оборудовать окоп, травки нарвал, веток срезал и постелил на влажное дно полузасыпанного окопа. Крапиву выдернул.
— Махонькая, зараза, а злая, кусается, аж все руки пожег,— сказал он подползшему командиру.
Наблюдая за крайним домом, откуда должен появиться обоз противника, командир промолчал. А для Аркашки молчание хуже пытки.
— А почему мы от банешки сюда отползли?
— Отползли...
— Можно было туда забраться, стекло выдавить — и готов капэ, наблюдай сколь хошь. Маскировка опять же что надо, и от пуль какая ни на есть защита.
— Плохая защита, во-первых. Во-вторых, там пулеметная точка близко. А сама баня — это мишень. Врежет одну хорошую мину — и привет.
— Это точно,— быстро согласился адъютант, размышляя, каким бы еще разговором занять командира.
— Скоро они появятся, как ты думаешь?
— Не знаю.
— А что разведка говорит?
— Разведка говорит, чтобы ты помолчал. Хватит бормотать. Наблюдай как следует: вправо, влево поглядывай, назад, чтобы за ноги не утащили...
— Ишо чего, за ноги, да я...
— Ты да я и еще милашка твоя. Подсмотрел, поди, ту, какая с веснушками?..
— Ну и скажет же...
— Наблюдай хорошенько, вот что я еще раз скажу. — А я что делаю?
— Языком треплешь и мне мешаешь.
— Ладно, буду молчать до конца войны...
— Вот и отлично.
Терпения у Аркаши хватило на полминуты, не поворачивая головы, сказал:
— Ну и вредный же...
— Кто это вредный, интересно?— командир приподнялся на локте.
— Муравьишку поймал... кусачий такой, стервец!..
— Выкрутился, хитрован... Ладно, ладно...
— Говорю, муравей же!
— Еще поймаешь, насыпь ему в ноздри махорки...— Всякий раз перед боем у командира обнажалось особо братское, теплое чувство к парнишке. Он жалел и, наверное, любил его больше, чем кого-либо, стараясь не проявлять этих своих чувств на людях. Да разве скроешь такое. Аркадий чувствовал это особое расположение к себе храбреца командира, и если злоупотреблял им, то самую малость — мог вести иногда вольные, панибратские разговоры, зато в бою шел за своим командиром в самое пекло. Как-то Бикбаев решил не брать Аркадия на одну слишком опасную операцию. Куда там! Полный день, обиженный, ни с кем не разговаривал. К вечеру на листке из ученической тетрадки написал рапорт и принес начальнику штаба, Сергею Садрову, просился зачислить его в разведывательную роту. С той поры стал ходить с командиром всюду...