– Зачем бы. Если ты мне и дальше позволишь сношать тебя.
– Да… я позволяю всегда меня сношать… – поклялась я.
– И потом… я давно уже про всё знаю, – улыбнулся он.
– Про что именно?
– Ну, про дела с папашей.
– Откуда же?
– Потому что я уже несколько раз подглядел.
Я опять перетрусила.
– Когда, когда это вы подглядели?
– Несколько раз… например, в воскресенье утром.
– Неужели?
– Тебе нужны доказательства? В минувшее воскресенье ты лежала сверху, а он снизу, и потом ты ещё в рот брала. А во второй раз ты снизу лежала… что скажешь, разве не так?
– Да. – Я вспомнила. Это происходило, когда только начало светать.
Он поднялся:
– Ну, тогда с сегодняшнего дня ты моя любовница. Теперь у меня будет две.
Я сдержала любопытства:
– Две?
– Да.
– И кто же вторая?
– Ты ещё увидишь её.
С этими словами он удалился.
Утром каждого дня, как только отец уходил из дому, он являлся в комнату и спрашивал:
– Ну, сегодня ночью что-нибудь происходило?
И я должна была рассказывать ему, сношалась ли я или нет. Кроме того, он хотел знать, имею ли я сношения с другими мужчинами. Однако я предусмотрительно умолчала об этом и ни словом не обмолвилась о моём священнослужителе. Рудольф никоим образом не употреблял меня, иногда только играл моими грудями или прохаживался внизу пальцами, а иногда без обиняков говорил:
– Сегодня ничего не получится… вчера я пудрил другую свою любовницу.
Я по-прежнему не испытывала к нему никакой симпатии, если только он непосредственно не находился во мне, однако и ненавидеть его я тоже больше не ненавидела, а считала чрезвычайно рассудительным, вследствие чего питала к нему огромное уважение.
К помощнику священника я наведывалась приблизительно каждые две недели. Но теперь речь уже не шла о сожалении или о покаянии, об исповеди или об очищении. В один прекрасный день, едва только я вошла в комнату, он без лишних разговоров раздел меня, вылизал и отсношал, позволил снова полизать себя и затем исполнил мне номер на бис, произнося при этом лишь сплошную похабщину. С тех пор я вступала с ним в половые отношения как с всякими прочими мужчинами, и когда он лежал на мне или я на нём, я даже обращалась к нему на «ты».
Рудольф же с тех пор неизменно обходился со мной хорошо, мой отец тоже, а о большем я и не мечтала.
Если теперь, одеваясь поутру, отец брал меня за грудь или давал мне поиграть своим хоботом, я уже не испытывала робости, поскольку отныне знала, что Рудольф не сидит в засаде, а мирно спит. Пару раз я даже заметила ему в шутку по этому поводу:
– Сегодня вы тоже могли бы опять нас застукать, отца и меня…