Михаил Булгаков (Варламов)

По некоторым источникам – 1910.

Известный священник, впоследствии расстрелянный большевиками; причислен к лику святых в 2000 году.

Ныне Брянской области.

Ср. в мемуарах В. П. Рыбинского: «Многосемейность Афанасия Ивановича и тяжелое положение, в которое попадала после его смерти его семья, побудили друзей его быстрым темпом присудить ему за две его работы (нужно сказать, очень слабые) степень доктора и, в видах увеличения пенсии, привести его в и. д. ординарного профессора» (Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях. С. 10).

Разговоры (фр.).

Он уехал в то время лечиться на курорт.

Far niente (um.) – ничегонеделание.

Рукопись «Романа с кокаином» за подписью некоего М. Агеева пришла из Константинополя в Париж на адрес русского журнала «Числа» в 1933 году и вскоре была опубликована; неизвестного автора объявили «новым Достоевским», приписывая роман разным писателям, чаще В. Набокову. Настоящее имя автора этого единственного и, как полагают, автобиографического произведения раскрыто недавно – Марк Лазаревич Леви (1898–1973), сын богатых предпринимателей, в 1920-х эмигрировавший, а в 1940-х годах вернувшийся в СССР. – Прим. ред.

Т. Н. Лаппа ко времени беседы с Л. Паршиным носила фамилию третьего мужа Кисельгоф, отсюда – Т. К.

Вряд ли весной, как писал Б. Мягков. В таком случае мы не имели бы свидетельств о болезни Булгакова в мемуарах Л. С. Карума, приехавшего в Киев в мае.

По всей видимости, это был В. Н. Кончаковский, внук В. П. Листовничего.

Про Паустовского автору этой книги рассказывала хорошо знавшая его Галина Корнилова, что это был необыкновенный человек, прекрасный собеседник, возможно, даже более интересный, чем писатель, который, к сожалению, не сумел полностью воплотить свой дар. О Булгакове такого не скажешь. Его богатая человеческая натура и литературное наследие уравновешены.

Ср. также в воспоминаниях Л. С. Карума: «Работа венерического врача шла успешно. Только в последний месяц, когда большевики объявили поголовную мобилизацию, Булгаков проживал где-то в „нетрях“ на даче под Киевом. Этим он избежал мобилизации. С появлением добровольцев он опять появился в квартире, но объявил, что оставаться в Киеве больше не намерен, а поедет на Кавказ, где поступит на военную службу» (Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях. С. 37).

Подробнее об этом в статьях Л. Кациса «…О том, что никто не придет назад» (Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 78–86) и «О том, что никто не придет назад II» (Литературное обозрение. 1996. № 5–6. С. 165–182).

См.: Шаргородский С. Собачье сердце, или Чудовищная история // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 87–92.

Глеб Васильевич Алексеев (1892–1938) – журналист, очеркист, после революции эмигрировал, заведовав редакцией «Книгоиздательства писателей в Берлине». В 1923 году вернулся в СССР. По некоторым данным, был связан с ЧК–ОГПУ. Репрессирован в 1938 году.

Это был поэт Арон Эрлих.

Дальнейшая судьба этого человека, о котором Булгаков, разумеется, ничего не знал, была одновременно поразительной и горькой. Он закончил Лазаревский институт восточных языков, женился и уехал от греха подальше в Тифлис. Там жил штатской жизнью, работал в торгпредстве в Иране, в наркомате торговли, в музее, но незадолго до войны попал в поле зрения разведки и был призван на военную службу в Красную армию. В 1943 году Н. С. Каменский поступил на работу в Военный институт иностранных языков Красной армии (ВИИЯКА), где и проработал до конца жизни, из которой ушел по своей воле в 1951 году.

У этого рассказа была примечательная подпись: «Михаил Булгаков, литератор с женой, бездетный, непьющий, ищет комнату в тихой семье».

Так у Булгакова.

«Садыкерско-сменовеховской» – по имени Павла Абрамовича Садыкера, директора-распорядителя берлинской редколлегии «Накануне», с которым Булгаков вел переговоры об издании «Записок на манжетах» и которому писал 20 апреля 1923 года: «На безоговорочное сокращение согласиться не могу. Этот параграф 10 необходимо исключить или переработать совместно. Во всем остальном договор вполне приемлем мною». О Садыкере сохранились интересные воспоминания Э. Миндлина: «Садыкер своей внешностью как нельзя более подходил к нэповской обстановке. Его можно было принять за владельца только что открытого магазина тканей иностранного производства, а то даже за респектабельного в стоячем крахмальном воротничке почтенного ювелира <…>. Он оказался общителен, очень любезен. Но в наибольшее оживление и умиление, скажу больше – в совершенный восторг его приводило обилие черной икры в магазинах. И вот началась покупка черной икры для всей берлинской редакции „Накануне“ <…> Видимо, у Садыкера, как представителя „Накануне“, была какая-то загадочная возможность провезти за границу эту массу черной икры без пошлины. Выполнив свою миссию, представитель берлинской редакции с чемоданами, полными банками черной икры, вылетел на самолете „Дерулюфт“ в Берлин. Больше мы его никогда и не видели. Садыкер так и не возвратился из эмиграции».

Булгаков был у Толстого в Детском Селе в ноябре 1928 года. «Шампанское рекой. Толстой в год проживает 40 тысяч. Есть ли сейчас еще кто-нибудь такой?» – записал присутствовавший при той встрече М. Пришвин.

Мариэтте Чудаковой Татьяна Николаевна рассказывала, что во время этого обеда Булгаков буквально «ел его глазами».

Южное отделение Всеукраинского бюро Российского телеграфного агентства.

И замечательно продолжение этой фразы в пропущенной главе «Капитанской дочки», часто забываемое: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».

Ср. в устном рассказе В. Катаева: «Когда я как-то высказался пренебрежительно о Яблоновском, он (Булгаков. – А. В.) сказал наставительно: «Валюн, нельзя так говорить о фельетонистах „Русского слова“!» (Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. С. 238).

Как мы увидим дальше, Ходасевич весьма превратно и приблизительно толковал сценическую судьбу мхатовского спектакля, что свидетельствовало о том, что и он был в значительной мере оторван от советских реалий (хотя как раз его идея была доказать читателю обратное).

Ср. у Василия Яновского: «В России тогда гремели Бабель, Олеша, ранние Зощенко, Леонов. Катаев…» (Яновский В. Поля Елисейские. С. 220).

Действительно неправдоподобно, потому что Елена говорила не о жизни своего мужа, но о готовности смириться с тем, что он не вернется к ней: «Пусть Сергей не возвращается… Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай…»

Виктор Григорьевич Финк – советский писатель. Родился в Одессе, в интеллигентной семье. В 1906 году закончил коммерческое училище. Учился на юридическом факультете в Одессе и в Париже. Во время Первой мировой войны был волонтером в Иностранном легионе. Незадолго до революции вернулся в Россию. В советское время писал преимущественно на еврейские темы: «Евреи на земле» (1929); «Евреи в тайге» (1930); «Новая родина» (1933), также известен как автор романа «Иностранный легион» (1935). В 1932 году Ю. Слезкин именно от Финка узнал о том, что «М. Булгаков развелся с Любочкой и женился на секретаре Немировича-Данченко…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 2006. С. 606).

Прозвище Нади – Надежды Евгеньевны Тарновской, родственницы Л. Е. Белозерской, в доме которой она жила до знакомства с Булгаковым.

Артур Борисович Манасевич – хозяин квартиры, отец Владимира Манасевича, писавшего под псевдонимом Левшин. Левшин оставил мемуары о Булгакове, по мнению Т. Н. Лаппа, крайне недостоверные.

Полный текст этого объявления выглядел так: «М. А. Булгаков работает над составлением полного библиографического словаря современных русских писателей с их литературными силуэтами. Полнота словаря зависит в значительной мере от того, насколько отзовутся сами писатели на эту работу и дадут о себе живые и ценные сведения. Автор просит всех русских писателей во всех городах России и за границей присылать автобиографический материал по адресу: Москва, Б. Садовая, 10, кв. 50. Михаилу Аф. Булгакову.

Нужны важнейшие хронологические даты, первое появление в печати, влияние крупных старых мастеров и литературных школ и т. д. Желателен материал с живыми штрихами.

Особенная просьба к начинающим, о которых почти или совсем нет критического или биографического материала.

Лица, имеющие о себе критические отзывы, благоволят указать, кем они написаны и где напечатаны.

Просьба ко всем журналам и газетам перепечатать это сообщение. Москва, 6 октября 1922».

Подчеркнуто ОГПУ.

Понравилось оно даже взыскательной и в целом враждебно относившейся к Булгакову Н. Я. Мандельштам: «Я убеждена, что ни Пастернак, ни Ахматова не видели маленького ящичка, где ходят смешные человечки (по-моему, рассказ об ящичке – лучшее, что сказал Булгаков). Видеть сцену и слышать голоса актеров – необходимая предпосылка для сочинения театрализованных вещей» (Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М., 1990. С. 297).

Профсоюзный «Медицинский работник» был органом довольно любопытным, в нем, например, часто печатался в те же годы, что и Булгаков, – ровесник Михаила Афанасьевича монархист и державник, принципиальный противник любого «сменовеховства» Иван Лукьянович Солоневич, будущий заключенный, беглец из СССР, автор знаменитой книги «Россия в концлагере», человек, судьба которого во многом перекликается с судьбой Булгакова, начиная с того, что в 1919 году в Киеве при белых Солоневич редактировал газету «Вечерние огни», а в 1920-м сыпной тиф, настигший его в Одессе, помешал журналисту уйти вместе с деникинцами. Тем не менее свой побег Солоневич, в отличие от Булгакова, совершил.

Среди прочего Булгаков сказал: «Я ничего не имею против того, чтобы пьесу ругали как угодно, я к этому привык, но я хотел бы, чтобы сообщали точные сведения. Я утверждаю, что критик Орлинский эпохи 1918 года, которая описана в моей пьесе и в романе, абсолютно не знает» (Булгаков М. А. Собрание сочинений. В 8 т. Т. 8. М., 2004. С. 165).

Ошибка Л. Е. Белозерской: Гусь – не нэпман, а крупный советский чиновник, только морально неустойчивый.

В ноябре 1932 года в тайном донесении на имя Сталина А. П. Смирнову приписали фразу, которую он якобы произнес в адрес вождя: «И как это во всей стране не найдется человека, который мог бы „его“ убрать?» Вслед за этим дело Смирнова-Эйсмонта-Толмачева разбиралось на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК, где три старых большевика обвинялись в том, что создали подпольную группу. Смирнов был исключен из партии в декабре 1934 года, а в 1937-м – расстрелян.

Г. Е. Зиновьев – 23 июля 1926 года; Л. Д. Троцкий и Л. Б. Каменев – 23 октября 1926 года.

Молельня не молельня, а с очень набожной купчихой Решетниковой Распутин действительно был знаком и останавливался в ее доме, когда приезжал в Москву.

Определение из дневника М. Пришвина.

Р. Л. Гинзбург – врач-хирург, хозяйка литературного салона, благодаря которой Булгакову и удалось снять квартиру. См. о ней и ее сестре в мемуарах Л. Е. Белозерской: «К обычному составу нашей компании прибавились две сестры Гинзбург. Светлая и темная, старшая и младшая, Роза и Зинаида. Старшая, хирург, была красивая женщина, но не библейской красотой, как можно было бы предположить по имени и фамилии. Наоборот: нос скорее тупенький, глаза светлые, волосы русые, слегка, самую малость, волнистые… Она приехала из Парижа. Я помню ее на одном из вечеров, элегантно одетую, с нитками жемчуга вокруг шеи, по моде тех лет. Все наши мужчины без исключения ухаживали за ней. Всем без исключения одинаково приветливо улыбалась она в ответ. Обе сестры были очень общительны. Они следили за литературой, интересовались театром. Мы не раз бывали у них в уютном доме в Несвижском переулке. Как-то раз Роза Львовна сказала, что ее приятель-хирург, которого она ласково назвала „Мышка“, сообщил ей, что у его родственника-арендатора сдается квартира из трех комнат. Михаил Афанасьевич ухватился за эту мысль, съездил на Большую Пироговскую, договорился с арендатором, вернее, с его женой, которая заправляла всеми делами».

С Ильфом у Булгакова были в целом хорошие отношения, и если в 1930-е годы с Катаевым они раздружились, то с Ильфом Булгаков дружил до самой смерти Ильи Арнольдовича.

Courses de cafards! L'amusement prefere de la defiante Imperatrice russe! (фр.); Corso del piatella! Races of cock-roaches! – Тараканьи бега! (ит., англ.).

Ewiva Janicharre! – Да здравствует Янычар! (ит.).

Away! Away! – Долой! Долой! (англ.).

It is a swindle! It is a swindle! – Афера! Афера! (англ.).

A trap! – Ловушка! (англ.).

I beg your pardon! – Прошу прощения! (англ.).

На самом деле, не придумал, а воспользовался известными фактами. Хотя Л. Е. Белозерская и вспоминала позднее о том, что «конечно, никаких тараканьих бегов не существовало. Это лишь горькая гипербола и символ – вот, мол, ничего иного эмигрантам не остается, кроме тараканьих бегов», – но это не совсем так. Ср.: «В Константинополе, как сообщают „Посл<едние> Нов<ости>“, один русский беженец Д., бывший владелец кинематографической фирмы в Петрограде, открыл… тараканьи бега. По длинному столу, на котором устроены желобки, бегут запряженные в легонькие колясочки – тараканы. Масса публики. Довольно крупная игра в тотализатор на этих усатых рысаков. Некоторые из игроков приносят с собою в коробочках свои „конюшни“. Тараканов осматривает особое жюри, взвешивает и т. д. Есть беговые и судьи, отменяющие иногда неправильные бега. Успех тараканьих бегов среди русской эмиграции огромный. Способная нация гг. эмигранты. Они быстро усвоили наставление своей белой прессы – мы должны вернуться в новую, будущую Россию, обновленными» («Новый мир» от 1 мая 1921 года. Рубрика: «Среди эмигрантов»).

Горький приехал из Сорренто на празднование своего 60-летнего юбилея. Это был первый визит на родину после 1921 года, когда по настоянию Ленина он уехал за границу; окончательно вернется в СССР 9 мая 1933 года. – Прим. ред.

Ошибка автора документа: разжаловали не Чарноту, а Хлудова (но не в солдаты, а уволили из армии).

Ср. в мемуарах Врангеля: «Хороший строевой офицер, генерал Слащев, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым. Однако полная, вне всякого контроля, самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал ставку всевозможными проектами и предположениями, одно другого сумбурнее, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе казавшихся ему выдающимися лиц (Врангель П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. Воспоминания. Мемуары. Минск, 2003. Т. 11. С. 22–23).

Курносый потому, что эта роль предназначалась курносому Н. П. Хмелеву.

Николай Семенович Голованов (1891 – 1953) – известный советский дирижер, пианист, композитор, чье творчество подвергалось критике в 1920-е годы.

Многая лета, владыка! (греч.).

Впрочем если быть до конца точным, то следует признать, что стойкие и глубоко верующие люди в окружении Булгакова были – например, его биограф и очень близкий друг Павел Сергеевич Попов. Так, в статье В. Гудковой, Попову посвященной, читаем: «…по семейным воспоминаниям, Попов собирал и хранил документы о гонении на Церковь. „И, когда пришли с обыском, А. И. Толстая, проявив чудеса находчивости и самообладания, сумела губящие мужа бумаги то ли спрятать, то ли уничтожить. Но об этом эпизоде ни Павел Сергеевич, ни Анна Ильинична вспоминать не любили“, – рассказывал Н. И. Толстой. – <…> был Павел Сергеевич не просто православного вероисповедания, а истово верующим христианином. Церковь посещал всегда, в любые времена, и нередко имел из-за этого служебные неприятности» (Когда я вскоре буду умирать. Переписка М А. Булгакова с П. С. Поповым. 1928–1940. М., 2003. С. 32, 41). Единственное, что здесь можно заметить: в 1928 году отношения между Поповым и Булгаковым еще не были близкими, да и неясно, насколько откровенен мог быть с Булгаковым Попов в том, что касалось потаенной церковной жизни. Но именно П. С. Попов хранил у себя дома экземпляры «Бега» и «Мастера и Маргариты».

Заместитель местоблюстителя патриаршего престола митрополит Сергий (Страгородский), фактический глава Русской православной церкви, 29 июня 1927 года выступил с «Посланием православным архипастырям, пастырям и пасомым Московского патриархата» (именуемым в литературе Декларацией митрополита Сергия), в котором призвал верующих и священнослужителей к лояльности по отношению к советской власти. – Прим. ред.

А впрочем, что сказка? В письме Чаадаеву Пушкин писал: «Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу». Нам уже приходилось писать по этому поводу в одной из колонок в «Литературной газете»: духовенство по-прежнему носит бороду, а вот хорошее общество – где оно?

Мне наплевать (фр.).

Московское общество драматических писателей и оперных композиторов.

Иная картина взаимоотношений Булгакова с двумя женщинами обрисована в дневнике ослепленного завистью и стремившегося видеть в своем бывшем друге исключительно дурное Ю. Слезкина: «Когда пошли „Дни Турбиных“, положение у Булгакова окрепло – акции Любы у Миши сильно пали, – был момент, угрожавший разводом, но тут помог РАПП – улюлюканье и крик, поднятые им по поводу „Дней Турбиных“, а после и снятие и запрещение самой пьесы – ввергли на долгое время Булгакова в материальный кризис, и Любочка с ее энергией снова пригодилась – сожительство их продолжалось. До нового разрешения постановки „Дней Турбиных“, принятия к постановке „Мольера“ и пр.» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 2006. С. 606).

Это был тот самый Ю. Н. Потехин, сменовеховец, некогда возглавлявший «Накануне», вернувшийся в СССР и в 1937 году расстрелянный.

И далеко не случайно И. Я. Судаков предлагал автору довести пьесу «до формы монументальной трагедии» (Смелянский А. М. Михаил Булгаков в Художественном театре. С. 265).

См.: Шор Т. К. Материалы к истории семьи Нюренбергов в Историческом архиве Эстонии. Тыняновский сборник. Вып. 10. М., 1998.

Александр был архитектором, он умер в 1964 году в Гамбурге, а Константин, арестованный после присоединения Латвии к СССР, умер в 1943 году в Норильске. Подробнее об их судьбах в статье М. О. Чудаковой «Материалы к биографии Е. С. Булгаковой» (Тыняновский сборник. Вып. 10. М., 1998).

Этот эпизод описан практически так же в письме Е. С. Булгаковой ее брату А. С. Нюренбергу, только сцена с поцелуем передана более сочно: «Я сидела на ковре около камина, старик чего-то ошалел: „Можно поцеловать вас?“ – „Можно, говорю, целуйте в щеку“. А он: „Ведьма! Ведьма! Приколдовала“. „Тут я и понял, – говорил потом всегда Миша, вспоминая с удовольствием этот вечер, вернее, ночь, – что ты ведьма! Присушила меня“» (Дневник Е. С. Булгаковой. С. 327).

«Жаль, что для мемуаристов не существует специальных тестов, определяющих правдивость и искренность автора. Плохо пришлось бы Ермолинскому перед детектором лжи. Я оставляю в стороне все его экскурсы в психологию: о многом он даже и не подозревает, хотя и претендует на роль конфидента М. А. Булгакова, который, кстати, никакого особого расположения к Ермолинскому не питал <…> Видите ли, на Б. Пироговской Ермолинского, как и всех гостей, встречал рыжий пес Бутон. Его встречал не пес Бутон, а я, хозяйка дома, которая восемь с половиной лет была женой писателя Булгакова. Мне были посвящены им роман „Белая гвардия“, повесть „Собачье сердце“ и пьеса „Мольер“. Ермолинский не мог этого не знать, но по своей двуличной манере он забывает то, что ему невыгодно помнить…» (Белозерская Л. Е. О, мед воспоминаний. С. 387–388).

«Что может быть общего между Булгаковым и Маяковским? А ведь было… Они уважали друг друга, и мне кажется, с удовольствием подчеркивали это… они, как это случается иногда в искусстве, разными путями шли по сути к общей цели. У них был общий враг: мещанство, пошлость, приспособленчество. Они оба боролись за чистоту внутреннего мира человека» (Яншин М. М. Воспоминания. Письма. М., 1984. С. 48–49).

Ср. в дневнике Георгия Свиридова: «Подчеркивание Булгаковым своей традиционности было, несомненно, сознательным вызовом господствующим тогда мнениям, например стихам Маяковского: „Расстреливайте Растрелли“. „А почему не атакован Пушкин / И прочие генералы-классики?“. Любопытно здесь употребление слова „генерал“, служившего своего рода признаком чуждости, враждебности новой власти, бардом которой считали себя Маяковский и другие футуристы, вскоре после Октября объявившие себя „комфутами“. В основе этой деятельности было не глубокое ощущение Октябрьской революции, а желание „сторговать“ на ней. Вообще, торговый элемент сильно присутствовал в личности Маяковского, и слова его о том, что ему „рубля не накопили строчки“, – ложь. Да и речь шла не о рублях. Тут речь шла о низвержении великих ценностей и водружении на освободившемся месте своего имени. Вот из-за чего горел весь сыр-бор. Снедаемый ненасытным честолюбием, из-за него он и застрелился. Такие случаи уже бывали в истории».

Общий замысел.

Ср. у А. Л. Шварца: «Я спросил однажды Елену Сергеевну: „Как Шиловский узнал о вашей связи?“ Помедлив, она сказала: „Люба…“» (Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях. С. 213).

Эту реплику приводила в своем устном мемуаре Е. С. Булгакова, которая рассказывала М. О. Чудаковой о той обстановке, в которой Булгаков работал, и о телефоне, висевшем над его письменным столом: «Однажды он сказал ей: – Люба, так невозможно, ведь я работаю! – И она отвечала беспечно: – Ничего, ты не Достоевский! – Он побледнел, – говорила Елена Сергеевна, – рассказывая мне это. Он никогда не мог простить этого Любе» (Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. С. 359).

Возможно, раньше, но вряд ли сильно позднее. Во всяком случае, дав в 1933 году резко отрицательную оценку жэзээловской биографии Мольера, едва ли Горький так высоко оценил бы пьесу. Изменились времена, изменился Горький, изменилось его отношение к Булгакову. Кроме того, Анатолий Смелянский приводит в своей книге письмо Бокшанской Немировичу-Данченко от 30 августа 1931 года: «Горький… спрашивал о Мольере и, узнав о его судьбе, просил прислать ему экземпляр», а также строки из письма П. А. Маркова тому же адресату: «Он (Горький) прочел „Кабалу святош“, считает, что эту пьесу нужно ставить, несмотря на некоторые ее автобиографические черты, и будет также добиваться этого» (Смелянский А. М. Михаил Булгаков в Художественном театре. С. 266–267).

Именно так у Горького: «искусстно». – Прим. Е. С. Булгаковой.

Бойцы Волги (фp.).

В ранних редакциях романа их нет, хотя Л. Е. Белозерская и цитирует их в своей книге воспоминаний как глубоко запавшие ей в душу еще в конце 1920-х, но это, вернее всего, ошибка памяти. М. О. Чудакова датирует их последними месяцами жизни Булгакова.

«Сегодня, когда канва основных жизненных событий писателя в общих чертах установлена, рискну высказать предположение о том, что же за „пять ошибок“ мучали Булгакова. Ясно, что речь идет о поступках переломных, меняющих течение жизни. Итак, дата „подведения итогов“ – январь 1932 года. К этому времени вторая женитьба писателя исчерпала себя. (Первая разорвана еще в 1924 году.) В Батуме много лет назад, по несчастливой случайности – Булгакова свалил тиф – сорвалась попытка эмиграции. Как бесспорную ошибку в эти месяцы мог уже расценивать писатель и то, как он провел разговор со Сталиным, разговор, предоставлявший ему, казалось, шанс резко изменить судьбу. И, наконец, недавно произошедшее объяснение с мужем Елены Сергеевны – военачальником Е. Шиловским, результатом которого стало прекращение встреч с нею» («Когда я вскоре буду умирать…». С. 115). Тут следует заметить, что, во-первых, названы лишь четыре ошибки (если, конечно, не считать ошибкой женитьбу на Тасе), а во-вторых, с тем же успехом можно предположить, что ошибкой стало занятие литературой, приезд в Москву, написание «Собачьего сердца» и т. д.

Назад в СССР (англ.).

Ср. у М. О. Чудаковой: «В общении с Е. С, от которой исходило впечатление сильной – очень! – и авантюрной личности, готовой вступить в любую рискованную (в том числе и в моральном отношении) ситуацию, нельзя было не думать о соотношении фамильных и личных свойств. В одной из наших бесед Е. С. неожиданно стала рассказывать о том, как в январе 1956 года она приехала в Ригу к умирающей матери. Это было, кажется, воспаление легких, которое уже не могли остановить – из-за старости и слабости организма. Но сердце было, видимо, здорово, и уже в бессознательном состоянии жизнь продолжалась. При больной неотлучно находилась медсестра. И Е. С. без какой бы то ни было заминки рассказала мне о том, как она распорядилась, чтобы медсестра ввела матери смертельную дозу морфия, и о том, как она держала ее за руку до последней минуты.

Понятно, сколь ошеломляющим было впечатление от такого рассказа, особенно от совершенно спокойного, я бы сказала, непринужденного тона» (Материалы к биографии Е. С. Булгаковой).

Элизабет Маньян (урожденная Елена Ивановна Прокофьева) – участница французского Сопротивления, одна из основательниц общества дружбы «Франция–СССР». Умерла в Париже в 2002 году на 97-м году жизни.

Если, впрочем, не считать «Дома искусств» в Петрограде, но то было явление чрезвычайное и временное.

Ср. в мемуарах племянника Л. Е. Белозерской И. В. Белозерского: «По совету друзей Любовь Евгеньевна стала писать воспоминания о Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Как-то мы целой компанией были приглашены слушать только что написанный ею текст. <…> Я спросил Любовь Евгеньевну: „Ведь не всегда Михаил Афанасьевич был к тебе справедлив, а ты совершенно это обошла вниманием в своих воспоминаниях“. – „Он так много страдал, что я хочу, чтобы мои воспоминания были ему светлым венком“» (Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях. С. 121 – 122).

Ср. у А. Л. Шварца:

«– Нет, я не виню его ни в чем…

– Но ведь он ушел от вас?

– Нет, его увели… Когда я вспоминаю его жалкое, бледное лицо во время нашего расставания, глаза, полные слез… Нет, нет, он здесь ни при чем».

Ср. также у М. О. Чудаковой: «Елена Сергеевна рассказывала нам об этом так: „Когда я пришла к ней (Белозерской. – А. В.) и сказала, что мы с Мишей решили пожениться (я дружила с ней), она приняла это спокойно. Она давно знала о нашей близости. Она только сказала:

– Но я буду жить с вами.

И я ответила:

– Ну, конечно, Любочка!

(Когда я написала об этом своим родителям в Ригу – они решили, что я помешалась.)

Но потом она стала говорить мне о Мише дурно:

– Ты не знаешь, на что идешь. Он жадный, скупой, он не любит детей.

И тогда я сказала:

– Нет, Любочка, боюсь, нам не придется жить вместе. Я слышать не могу, как ты говоришь о нем плохо. Ну, какой Миша скупой!..

И тогда решили купить Любе однокомнатную холостяцкую квартирку – тут же, через стену» (Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях. С. 214–215).

Тальберг предатель? (фр.).

Никогда (фр.).

Но почему?! (фр.).

До свидания! (фр.).

Подробнее о Э. Жуховицком см. в статье М. О. Чудаковой «Тайные осведомители в доме Булгаковых в середине 1930-х гг.».

Артисты, игравшие в спектакле «Дни Турбиных» в США.

Острое словцо (фр.).

Ваша постановка пьесы Булгакова «Дни Турбиных», я уверен, станет вкладом в дело культурного и театрального сближения двух наших стран. А. Трояновский. Посол СССР (англ.).

Что не означает ее абсолютизации. Суждения А. М. Эткинда отличаются замечательной амбивалентностью. В рецензии на книгу А. М. Эткинда «Толкование путешествий» другой американский профессор А. Долинин пишет: «Методы дилетантской охоты за прототипами, как правило, всегда удручающе некорректны: преувеличение, упрощение, искажение, подтасовка фактов, тенденциозный анализ текста и „историзирующие чтения“ Эткинда, к сожалению, исключения не составили. Пытаясь доказать, например, что Булгакова и Буллита связывала близкая дружба и они должны были вести доверительные беседы о большевизме, психоанализе и прочих „центральных вопросах эпохи“ (с. 237–238), он ссылается на дневник Е. С. Булгаковой, который, как он утверждает, именно об этом и свидетельствует. Однако если мы обратимся к самому документу, перед нами откроется иная картина: оказывается, что с сентября 1934 года, когда Булгаков познакомился с Буллитом, и до июня 1936-го, когда посол навсегда отбыл из Москвы, они встречались всего несколько раз на приемах в американском посольстве и во МХАТе, то есть всегда на людях, при свидетелях и, надо полагать, при осведомителях, что начисто исключало возможность каких-либо серьезных разговоров (тем более что Буллит, как пишет Джордж Кеннан в своих мемуарах, не владел русским языком). Намного чаще и теснее Булгаковы общались с другими сотрудниками посольства – приглашали их к себе, ездили к ним в гости, судачили об общих знакомых. Чтобы спасти эффектную гипотезу, Эткинд идет на простую, но не совсем честную операцию: одни и те же свидетельства Е. С. Булгаковой о немногочисленных контактах с Буллитом он разбивает на кусочки и приводит по два раза, перемежая их записями о встречах с другими американцами и умалчивая о том, что посол на них обычно не присутствовал (с. 233–234). Тем самым создается иллюзия дружеских связей, подкрепленная утверждением: „После отъезда Буллита Булгаков в посольстве не бывал“ (с. 234). Это мог бы быть сильный аргумент, если бы сам Эткинд несколькими строчками выше не процитировал записи Е. С. Булгаковой о нескольких визитах писателя в посольство осенью 1936 года, то есть через несколько месяцев после отзыва Буллита из Москвы в Вашингтон. Кроме подтасовки фактов, в дело идет и заведомо неверный перевод одной фразы из позднего интервью Буллита, где он рассказал о своих попытках помешать проведению съезда Коминтерна в Москве в 1935 году. „I deviled the Russians, – вспоминал Буллит. – I did all I could to make things unpleasant“, что с помощью любого словаря нетрудно перевести как „Я дразнил русских. Я делал все возможное, чтобы им насолить“ (ср. перевод Эткинда: „Я был с русскими как дьявол. Я делал все, что мог, чтобы дела у них пошли плохо“). Озабоченный отождествлением Буллита с Воландом автор намеренно превращает американский глагол „devil“ – дразнить, раздражать (по этимологии и значению близкий русскому „бесить“) – в безграмотное „быть как дьявол“: дескать, если уж Буллит сам себя сравнивал с дьяволом, то его закадычный друг Булгаков не мог этого сходства не заметить» (Журнальный зал // Новая Русская Книга. 2002. № 1 /Александр Долинин, Константин Богданов – Александр Эткинд. Толкование путешествий).

Ср. также: «Однажды она сказала мне, с осторожностью подбирая слова и интонацию: „Мне рассказывали, что Горький, листая сборник с автобиографиями и портретами писателей, который издал Лидин, сказал, показывая на портрет Булгакова: – Это здесь единственное русское лицо“» (Материалы к биографии Е. С. Булгаковой. С. 609).

Так называют принцип простоты, который сформулировал английский философ и богослов Уильям Оккам (ок. 1285–1349), предложив «сбривать» лишнюю сложность в аргументации: «Не нужно множить сущности без необходимости», то есть не надо прибегать к сложным объяснениям там, где годятся простые. – Прим. ред.

О Доброницком см. далее в главе восьмой.

Умному достаточно (лат.).

В отредактированном дневнике эта фраза звучала так: «Я видела только Аркадьева, секретаря ВЦИК Акулова да этого мерзавца Литовского».

Первого героя-любовника (фр.).

Скорее всего домработницы, привезенные Еленой Сергеевной из Риги, где жили ее родители.

Ошибка Аркадьева – режиссером был И. Я. Судаков.

О. С. Бокшанская.

Первоначальная фамилия Миши Панина.

Актер театра Вахтангова.

В поздней редакции Елена Сергеевна добавила: «Еще бы – МХАТ выведен!»

Актер театра Вахтангова.

Станиславский находился за границей с весны 1933-го по август 1934 года.

Примечательно, что в опере Шостаковича увертюры не было.

В первоначальной редакции мысль была выражена несколько иначе: «Все это время я говорила М. А., что он занимается пожиранием самого себя».

Имеются в виду романы Золя «Нана» и Мопассана «Милый друг».

Некоего Виктора Федоровича Смирнова, либреттиста (видимо, малоизвестного; во всяком случае узнать о нем ничего не удалось).

Из агентурного донесения: «Видел я Некрасову, она мне сказала, что М. Булгаков написал роман, который читал в некотором обществе, там ему говорили, что в таком виде не пропустят, так как он крайне резок с выпадами, тогда он его переделал и думает опубликовать, а в первоначальной редакции пустить в качестве рукописи в общество и это одновременно вместе с опубликованием в урезанном цензурой виде».

На сей счет существуют очень интересные рассуждения американской исследовательницы Ксении Мечик-Бланк, относящиеся к различиям между христианством и иудаизмом: «В иудаизме суббота связана с покоем – это освященный досуг, представляющий собой имитацию отдыха Творца после шести дней творения. <…> Христианство унаследовало от иудаизма мысль о сакральности субботы, но, поскольку „покой“ здесь осмысляется как чаяние грядущего воскресения, кульминацией христианской недели является не суббота, а воскресенье, день, традиционно связанный со светом. <…> Таким образом, оппозиция покой – свет выступает в романе как оппозиция двух сакральных дней: субботы, последнего дня в ершалаимских главах романа, и воскресенья, последнего дня в московских <…> Мастер оказывается перед выбором – оставить Иешуа „в покое“ или даровать ему свет. Он выбирает первое и заканчивает свой роман на субботнем дне. И хотя в конечном итоге Мастер и Маргарита встречают воскресный рассвет, в описании их новой обители присутствует настойчивое указание на темноту» (Мечик-Бланк К. На рассвете шестнадцатого числа весеннего месяца нисана // Михаил Булгаков на исходе XX века. СПб., 1999. С. 141–142).

Ср. у Н. К. Гаврюшина: «…судить о Москве и России 30-х годов XX века только по „Мастеру и Маргарите“ – значит заведомо отказать себе в понимании. Ведь всякого рода нечисть, бюрократы и партократы, агенты НКВД окружали не одного Булгакова. Кто-то же находил в себе силы видеть и созидать другой мир, свидетельствовать о нем несением своего креста, не ропща и не заискивая перед Сатаной… С такими художниками слова сближался и автор „Мастера и Маргариты“, но не в часы тоски и отчаяния, отразившиеся на страницах романа» (Гаврюшин Н. К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»).

Ср. также у иеромонаха Иова (Гумерова): «Для христианина любой конфессии демонизм романа М. Булгакова очевиден. Мы получили истину священной истории, свидетельство о нашем искуплении из рук богодухновенных апостолов – учеников Спасителя мира. В романе М. Булгакова новозаветная история рассказана устами сатаны. Автор путем продуманной и четкой композиции предлагает нам вместо Священного Писания взгляд на Сына Божия, Спасителя мира, и на евангельскую историю глазами того, кто сам называет себя профессором черной магии. Мы не можем рассуждениями о культурных ценностях, художественном мастерстве и прочих вещах уклониться от выбора. А выбор должны сделать между Иисусом Христом и Воландом. Совместить спасительную веру с демонизмом невозможно. Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? (2 Кор. 6:15)».

Ср. также более мягкую по форме, но по сути похожую оценку о. Александра Меня: «Булгаковский Иешуа не имеет почти ничего общего с реальным Иисусом Назарянином. Это мечтатель, наивный бродячий философ, который всех и каждого называет „добрый человек“. Не таков Христос в Евангелиях. От Него исходит сила. Он может быть строг и даже суров. Он резко обличает власть имущих: книжников и фарисеев. Он не искатель истины, а сама Истина» (http:www.pravoslavie.ru/answers/051220174106).

Замечательно сказано на сей счет в книге «Роман М. Булгакова „Мастер и Маргарита“. Комментарий», написанной Ириной Белобровцевой и Светланой Кульюс: «…роман отзывается едва ли не на любые исследовательские гипотезы. В нем усматривали принципы философии и эстетики экзистенциализма, его вписывали в эстетику символизма и постсимволизма, его философскими источниками называли труды Канта, Вл. Соловьева, Кьеркегора, находили в нем компоненты разных религиозных доктрин – зороастризма, богомильства, манихейства, альбигойства и т. п. <…> Сама необыкновенная популярность МиМ у исследователей во многом объяснима использованием в романе архетипических форм, имеющих многочисленные и разноплановые коннотации с проблематикой добра и зла, тайного и явного, личности профанной и посвященной. Здесь воспроизводятся мифы, укорененные в культуре, и создаются на их основе мифы авторские» (Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий. М., 2007. С. 73).

Из самых фантастических предположений различных исследователей назовем следующие: Мастер – Горький; Воланд – Сталин либо американский посол Буллит; Алоизий Могарыч – С. А. Ермолинский; сосед Маргариты Николай Иванович (боров) – Бухарин и т. д. Из более достоверных версий: Берлиоз – Авербах либо Луначарский; Иван Бездомный – кто-то из пролетарских поэтов (Иван Приблудный, Иван Старцев); Двубратский – Безыменский; штурман Жорж – Ольга Форш; Мстислав Лаврович – Всеволод Вишневский; Арчибальд Арчибальдович – директор ресторана «Дома Герцена» Яков Розенталь по прозвищу Борода; поэт Сашка Рюхин – Александр Жаров плюс тут содержится очевидный выпад против Маяковского; критик Латунский – смесь О. Литовского с А. Орлинским; барон Майгель – уполномоченный Коллегии Народного комиссариата просвещения РСФСР Б. Штейгер; двое последних гостей на балу у сатаны – Г. Ягода и его секретарь П. Буланов; наконец, в образе Мастера, несомненно, есть черты автобиографические, а в Маргарите отразилась Елена Сергеевна Булгакова, хотя и не только она.

В этом сюжете есть еще один любопытный поворот. Как убедительно показал Мирон Петровский, создавая пьесу «Александр Пушкин», Булгаков мог ориентироваться на пьесу Великого князя Константина Константиновича Романова (К. Р.) «Царь Иудейский», где Христос остается за сценой, так же как у Булгакова Пушкин. К. Р. не дерзнул вывести Христа. Булгаков перед этим не остановился.

Еще дальше в своих рассуждениях идет американский исследователь Борис Покровский: «Именно создание рационалистического, демифологизированного варианта евангельских событий послужило причиной того, что Мастер был лишен света <…> Нам дана возможность также понять, что своим романом Мастер поставил себя в ту линию исторического развития, которая в конечном итоге подготовила приход коммунизма <…> Мастер оказывается еще и носителем исторической социальной ответственности – в абсолютном смысле он среди тех, кто вел человечество к материализированному кошмару абсолютировавшего себя разума <…> Мастер, исторически, среди тех, кто подготовил этот кошмар, но, столкнувшись с ним, экзистенциально его не принял» (О чем беседовал Воланд с Берлиозом: философские проблемы романа Булгакова «Мастер и Маргарита» // Записки русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1991. Т. 34. С. 161).

Да и если быть последовательными и верными букве, то и Достоевского можно за это произведение укорить. Второе пришествие, как следует из Евангелия (Мф. 24), а также из Апокалипсиса будет не таким, как в «Легенде о Великом Инквизиторе». Мера «крамолы» там, конечно, другая, но она есть. Ср., впрочем, у Н. К. Гаврюшина: «Совершенно правомерно сравнение художественных приемов как Булгакова и Гоголя, так и Булгакова и Гофмана. Но считать писателя продолжателем той же духовной традиции, к которой принадлежали Достоевский, Лесков и автор „Рассуждений о божественной литургии“, можно только по недоразумению или по причине полного идейного дальтонизма» (Гаврюшин Н. К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»).

«…если у нас не остается никаких сомнений в том, что М. Булгаков исповедовал „Евангелие от Воланда“, необходимо признать, что в таком случае весь роман оказывается судом над Иисусом канонических евангелий, совершаемым совместно Мастером и сатанинским воинством. Литостротон мистически совместился с Москвою, которая некогда была „третьим Римом“ – и стала второй Голгофой. <…> Основательно увязнув в сетях гностических построений, обессилев от литературной травли и тягот быта, Мастер вполне готов был подать руку Сатане – и увидеть в нем Спасителя» (Гаврюшин Н. К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»).

Приведем еще один фрагмент из статьи архиепископа Иоанна: «Драма книги – неистинное добро. Среди этой фантасмагории идеократического и обывательского мнимого добра хозяйничает Зло. Слово Зло я тут пишу с большой буквы не потому, что оно достойно этого, а потому, что здесь оно заслуживает такого подчеркивания. Многочисленны, трагически-смешны и нелепы эти слившиеся с бытом людей проделки Зла, одурачивающего человечество. Метафизической этой проблеме, обычно скрываемой в обществе, Булгаков дал, в условиях Советского Союза, удобную сатирическую форму, которую можно назвать метафизическим реализмом. Этот большой свой реализм автор должен был, конечно, уложить на прокрустово ложе маленького, обывательского „реализма“, переходящего в буффонаду, чтобы сделать хоть немного доступным людям свой замысел. О книге Булгакова будут писать. И о ней не легко будет писать тем, кто станет писать. Но главное то, что книга эта уже пришла к читателю, и к тому лучшему читателю, который ищет в человеке измерения большего, чем материалистическое. Первой целью своею Зло ставит сокрытие себя. Но человек, современник наш, играющий атомами водорода, должен понять, как легко он может стать игрушкой этой силы, проходящей чрез все умственные фильтры и социальные поры человечества. Круг одного только социально-экономического понимания добра и зла слишком мал для человека. И логика одних житейских нравственных критериев слишком несовершенна. Человек должен войти в метафизический круг истины.

Обращаясь к русскому человеку, сильно прополосканному в разных щелочных растворах материализма (но вследствие этого особенно чуткому к высшей действительности), и думая о всяком человеке, Булгаков советует не забывать святых слов, оканчивающихся: „…и избави нас от лукавого…“ С шекспировским блеском его книга открывает подлинную ситуацию человека, еще находящегося в области Понтия Пилата».

Ср., впрочем, с мнением М. С. Петровского: «…благословение „Мастера и Маргариты“, полученное от архиепископа Иоанна Сан-Францисского (кн. Шаховского) в предисловии к первому полному (зарубежному) изданию романа было, кажется, результатом недоразумения или политической акцией, желанием подпустить советологическую шпильку» (Петровский М. С. Мастер и город. Киев, 2001. С. 59).

Ср. у Н. К. Гаврюшина: «…за образом Маргариты стояла не только отвлеченная концепция, но в первую очередь живое человеческое лицо. И именно оно своей жизненной силой местами разрывает мертвенную сеть гностических умозрений» (Гаврюшин Н. К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»).

Ср. в интервью А. Кураева: «Для меня значима и тематика ответственности перед Богом за свою душу. К позиции Владимира Владимировича (Бортко. – А. В.) я добавляю один тезис: нельзя предавать не только людей, но и Бога. А подмена евангельского Христа воландовским артефактом (Иешуа) – это как раз такое предательство» (http://www.interfax-religion.ru/bulgakov/20.html).

Мания фурибунда (от лат. furibundus– бешеный, неистовый) – буйное помешательство, мания ярости. – Прим. ред.

Бокшанская не одинока. Уже в наше время Фазиль Искандер написал: «Помню, еще в советские времена у меня была депрессия. Я решил самому себе улучшить настроение и в очередной раз перечитать роман „Мастер и Маргарита“. Я перечитал роман, ни разу не улыбнувшись. Дойдя до знаменитой сцены с котом на люстре, в которого безуспешно палят чекисты, я подумал: теоретически смешно, а так почему-то нет» (Искандер Ф. Понемногу о многом // Новый мир. 2000. № 10. С. 145).

Персонаж пьесы Булгакова «Александр Пушкин», сотрудник тайной полиции.

Из дневника Елены Сергеевны: «25 февраля. <1939>. Неудачный вечер, Миша был хмур, печален, потом говорил, что не может работать над „Рашелью“, если Дунаевский не отвечает на телеграмму и если он ведет разговоры по поводу оперы в таком роде, что „Франция ведет себя плохо“– значит, не пойдет!»

Испанский язык (исп.).

Знаете ли вы испанский? (исп.).

Ср. в дневнике Е. С. Булгаковой: «18 августа. Сегодня днем Сергей Ермолинский, почти что с поезда, только приехал из Одессы и узнал. Попросил Мишу прочитать пьесу. После окончания – крепко поцеловал Мишу. Считает пьесу замечательной. Говорит, что образ героя сделан так, что, если он уходит со сцены, ждешь-не дождешься, чтобы он скорей появился опять. Вообще говорил много и восхищался как профессионал, понимающий все трудности задачи и виртуозность их выполнения».

С. А. Ермолинский приводит в своих мемуарах письма Елены Сергеевны матери: «У меня чудесное состояние, и душевное и физическое… Жизнь у нас заполненная, интересная, чудесная… Дрожь нетерпения, ехать хочу безумно, все готово к отъезду».

«…Миша просил меня заранее сделать распределение знакомых на премьеру „Батума“. Посылаю Вам первый список (художники и драматурги, композиторы). Будьте добры, Феденька, сделайте так:

Эрдман Б. Р. – ложа дирекции

Вильямс П. В. – 1-й ряд (левое)

Шебалин В. Я. – 3-й ряд.

Эрдман Н. Р. – 7-й ряд.

Дмитриев – бельэтаж, постоять. Феденька! Если придет Олеша, будет проситься, сделайте мне удовольствие, скажите милиционеру, что он барышник. Я хочу насладиться! Федя милый! Целую. Ваша Люся».

Ср. также рассуждение Мариэтты Омаровны в другой ее работе: «Помня слова одного из самых ярких своих героев Хлудова – „Плохой солдат! Ты хорошо начал, а кончил скверно“, – он именно так прочитал, мы думаем, адресованную ему Сталиным информацию. Отношения, в течение почти десятилетия, волновавшие и вдохновлявшие его своей сложностью, мгновенно и предельно упростились» (Чудакова М. О. О последнем замысле М. А. Булгакова // Седьмые тыняновские чтения. Рига–Москва. 1995–1996. С. 213). Как думаем мы, мгновенно и предельно упростила ситуацию сама исследовательница.

Имеется в виду П. А. Марков.

Признаки слепоты начались еще раньше, до отъезда в Питер («9 сентября. В Большом театре Миша в первый раз не увидел лиц в оркестре, не узнал Максакову – лица задернуты дымкой»). А как установил работавший с булгаковским архивом врач Ю. Виленский, еще 2 января 1939 года профессор-окулист Н. И. Андогский обнаружил у Булгакова явления воспаления зрительного нерва с участием окружающей сетчатки.

Б. В. Шапошников.

С. С. Шиловский, сын Елены Сергеевны.

Именно такая дата в тексте, опубликованном Б. С. Мягковым.

Ср. в воспоминаниях Е. С. Булгаковой: «В последние дни он попросил меня позвать Якова Леонтьевича (Леонтьева). Я позвонила ему. Он попросил Я. Л. нагнуться и что-то прошептал. Только после смерти я узнала, что Миша сказал: „Люся захочет, конечно, хоронить меня с отпеванием. Не надо. Ей это повредит. Пусть будет гражданская панихида“. И потом многие меня упрекали – как я могла хоронить верующего человека… Но это была его воля» (Весь Булгаков… С. 191).

Ср. у М. О. Чудаковой: «Считаем необходимым привести и свидетельство С. А. Ермолинского. В одном из наших разговоров он решительно отверг такое объяснение последней воли Булгакова: „Не в этом дело! Он боялся того, что случилось с Гоголем! После перезахоронения об этом много говорили по Москве. И он не раз говорил: 'Ты помнишь, что Гоголь перевернулся в гробу?.. Нет-нет – в крематории! Там даже если очнешься, не успеешь ничего почувствовать – пых, все'“» (Весь Булгаков… С. 191–192).

Этот факт известен лишь из воспоминаний С. А. Ермолинского (это он поднял трубку и говорил с Кремлем), что не то чтобы ставит его под сомнение, но было бы желательно получить подтверждение еще из какого-нибудь источника.

До февраля 1918 года все даты приводятся в соответствии с юлианским летоисчислением.