Родни вскочил на ноги, выругался и нацарапал рани язвительную записку. Рамбир отправился отнести ее; Джеффри ушел; Родни поел и снова заснул.
Посыльный Лахман тряс его за плечо:
— Сахиб, эк адми а-гия![43]
Родни приподнялся на локте, увидел зажженную лампу и поглядел на часы — одиннадцать. Он сказал:
— Что за человек? О черт, не важно, впусти его!
Посланцем оказался один из кишанпурских челядинцев. Он боком скользнул в палатку вслед за Лахманом, отвесил поклон и сказал:
— Сахиб-бахадур,[44] Светлейший деван просит вас уделить ему одну минуту вашего драгоценного времени. У него к вам срочное дело. Это касается ваших сипаев.
Родни встал с постели и натянул приготовленные Лахманом черный костюм и белую рубашку. Он не представлял, что же могло стрястись с его ротой. Они все еще стояли лагерем вниз по течению; всем распоряжался Нараян. Через день тот отправлял ему донесения, и пока что все было нормально. С другой стороны, стрястись могло все, что угодно — пожар, неосторожное обращение с оружием, амок[45] у кого-нибудь из солдат, утопленник, холера — о Господи, только не это, не так рано. Он торопливо шел вслед за челядинцем сквозь лабиринт шатров, пока тот не остановился в конце одной из полотняных аллей у особенно большого сооружения. Только тут его осенило, что деван мог бы и сам явиться к нему, вместо того, чтобы приглашать к себе в одиннадцать вечера. Он помедлил, расправил плечи, резким взмахом руки откинул завесу у входа, и вошел внутрь.
Полотняные стены и потолок были окрашены в тот же красно-коричневый цвет, что и стены крепости. Стены украшало несколько небольших гобеленов, а траву покрывали серо-голубые тавризские ковры. Среди груды алых подушек сидела, скрестив ноги и выпрямив спину, черно-золотая фигура. Это была рани. Он замедлил шаг и перестал с силой вонзать каблуки в ковер.
Она замерла в янтарном колодце света под куполом шатра. Рядом с ней на низком столике горела лампа и стояли резная медная шкатулка, украшенная эмалью, ваза, и чаша с водой, в которой плавали лепестки жасмина. По углам шатра прямо на траве были водружены жаровни с углем, нагревавшие чуть-чуть отдающий едким дымом воздух. Пока он шел к свету, она не спускала с него глаз. У нее было странное выражение лица, но он не мог понять, что оно означает. Он осознал, что его губы сжаты в жесткую линию, как всегда, когда он сердился.
Раз уж оказался здесь, он скажет ей о своем решении — но не сейчас. Надо дождаться подходящего момента. Если он заговорит прямо сейчас, она решит по его лицу, что он недоволен ею — а это было совсем не так. Он разжал губы, улыбнулся и беспечно поинтересовался: