Так в чем же ее обвинять?
Нельзя обвинять женщину в том, что она не любила! Это все равно что бросить ее на сухой песок, в двух шагах от моря, и приказать: «Здесь плыви!»
Но море же рядом! Вот там бы и плыть! Нет, ты по песочку плыви, по ракушкам!
Она не любила его, это правда. Такая же правда, как снег за окном, как то, что вокруг ни души и ни звука и небо впадает в тяжелую дрему — у всех облаков голова идет кругом, — и вечер дрожит и становится темным.
Кисловатый запах изо рта Франца по утрам вызывал в ней легкую тошноту. Такую же тошноту вызывали его полные белые ноги, позолоченные слабыми волосками, и те же золотистые и слабые волоски на плечах. А как он входил в ее тело? Как долго, неловко, с каким вечным страхом!
Она закрывала глаза и терпела. Да, Господи Боже! Терпела. И хотя душа ее изредка чувствовала, что нужно приласкать его, сидящего у огня с раскрытой на одной и той же странице книгой, погладить по круглой лысеющей голове и поцеловать эти жалобно обращенные к ней глаза, она не могла не то что заставить себя (заставить нетрудно!), она не могла притворяться.
Она никогда не могла притворяться. И даже сейчас, когда ей скоро — сколько? Неважно. Она притворяться не станет.
Сейчас ей ведь, кстати, ничего и не нужно, только удержать рядом этого квартиранта. Только не отпустить его. Пусть ходит по саду, берет свою почту, играет в футбол со своими детьми.
Одно ей мешает: Полина. В Полине все ломко, все зыбко, неверно, под кожей ее, как мальки подо льдом, снуют неизвестные демоны.
В последнее время мозг фрау Клейст накалился почти до сияния, сквозь которое ей становилось все труднее и труднее различать реальность. В реальности был только бланк, выпавший из конверта. Все остальное дробилось, расползалось и тускло мигало, как огни деревенского шлагбаума сквозь дождь и туман поздней осени.
Жизнь предлагала Грете Вебер опасную задачу, у которой, может быть, и вовсе не было никакого решения или были какие-то ложные, иллюзорные решения, которых она никогда бы не приняла.
С первой минуты знакомства фрау Клейст чувствовала, что Полину нужно отрезать от него, отсечь, разъять нужно их, как две створки ореха, — но как? Она ничего не могла и не смела. Теперь в ее сумке лежит этот бланк. И скоро Полина исчезнет. Не только сама — с волосами, ногами, — но все, все исчезнет: и запах проклятый проклятых настурций.
Она дождалась утра, когда Алексей вернулся с дежурства, и пока он открывал наружную дверь, быстро спустилась со своего второго этажа.
— Наверное, кто-то из вас уронил, — ледяным от страха голосом сказала фрау Клейст. — Не знаю, что в этом конверте, но, может быть, что-нибудь важное, вы посмотрите…