Она только моргнула своими густыми ресницами в ответ и протянула куклу, чтобы он получше разглядел ее.
– Ее зовут Джизелла, – сказала девочка тихо.
– Чудесное имя, – одобрил Чезаре, который никогда не видел такую красивую куклу.
– Приходится все время баюкать ее, а то она плачет, – объяснила ему девочка.
– Правильно делаешь. А тебя как зовут? – спросил ее парень.
– Мемора.
– У тебя имя еще красивее, чем у твоей куклы.
– Хочешь поиграть со мной? – предложила она, словно Чезаре был ее сверстником.
– Хотел бы, но мне нужно домой. – Он разговаривал с этой девочкой, словно со взрослой, которая могла понять его. – Меня ждут братья и сестры. Знаешь, дела наши плохи. Сегодня на ужин у нас еще есть полента, но завтра нам не на что будет купить даже хлеба.
Девочка вдруг повернулась и молча, не попрощавшись, исчезла за красной выцветшей занавеской остерии.
Чезаре не обиделся на эту выходку благополучной, а может, и избалованной девочки, а, напротив, улыбнулся и медленно зашагал по дороге. Но он не сделал и десяти шагов, как почувствовал, что кто-то тянет его за рукав рубашки. Это была Мемора, но вместо куклы она держала в руках хлеб.
– Возьми, – сказала малышка, протягивая ему ароматный хлеб.
– Спасибо, – удивленный и взволнованный, пробормотал он. – Ты что, хочешь сделать мне подарок?
– Да, – сказала девочка. – У меня его много. Возьми. – И она так доверчиво подала ему на вытянутых руках этот хлеб, что он не мог отказаться.
– Когда я найду работу, я тебе верну, – краснея, сказал Чезаре.
– Но я же тебе его просто дарю, – сказала она. И, отступив на шаг, собралась уйти.
Парень удержал ее за руку.
– Меня зовут Чезаре. И я буду помнить тебя, Мемора, – пообещал он.
Попрощавшись с ней, он зашагал дальше, взволнованный этим великодушным поступком незнакомой девчушки.
Эльвира растопила на сковороде немного сала, чтобы заправить салат, а из пучка крапивы сварила суп. Малыши получили каждый по своей миске и вышли есть во двор. Эльвира, Джузеппина и Чезаре остались в кухне одни. Они сидели вокруг стола, на котором горела керосиновая лампа, и ели медленно, чтобы растянуть этот скудный ужин. Лампа после ужина тут же гасилась – керосин тоже был на исходе.
Красивое бледное лицо Эльвиры, изможденное родами и тяжелым трудом, уже покрывали морщинки. Голову она покрыла черным платком, что старило ее еще больше. Без всякого аппетита она все же съела до последней ложки свой суп, потому что есть было необходимо, а покончив с ужином, устало положила руки на стол. Руки у нее были шершавые и красные от стирки, пальцы припухшие от ревматизма.