– Это мой муж, Яков Гольдберг, – сказала она робко.
Крайнев потянул карабин с плеча.
– Нет! – закричала Соня, раскидывая руки в стороны.
– Тихо, Сонечка!
Гольдберг спустил ноги на пол. Он был в подштанниках (Крайнев со злостью распознал свою запасную пару).
– Соня почему-то решила, что вы меня непременно убьете, – пояснил, ковыляя к столу. Здесь он сел на свободный стул. – Я уверял, что такого не может быть, но она не верит. Ничего, что я только в белье? У меня нет другой одежды.
Крайнев кивнул и поставил карабин под вешалку.
– Нам надо поговорить, Соня! – сказал Гольдберг. – По-мужски.
Соня мгновение помедлила, но вышла. Проходя мимо вешалки, ловко забрала карабин.
– Всегда была трусихой! – заметил Гольдберг.
Крайнев расстегнул шинель и уселся напротив. Достал из кармана трубку и пачку табаку. Гольдберг жадно смотрел, как он набивает трубку. Крайнев нашарил в кармане обрывок немецкой газеты, бросил на стол. Гольдберг, не ожидая дополнительного приглашения, ловко скрутил цигарку и прикурил от керосиновой лампы. Крайнев воспользовался спичками. Некоторое время они молча курили, пуская дым к потолку. Цигарка Гольдберга кончилась первой. Он с сожалением примял огонек пальцами и положил окурок на стол.
– Хороший табак! Немецкий?
– Голландский.
Гольдберг завистливо вздохнул.
– Плен? – спросил Крайнев.
Гольдберг кивнул.
– Как уцелел?
– Выдал себя за грека.
– Поверили?
– Повезло. В институтском общежитии жил с Костей, греком из Одессы. Хороший парень, дружили. Научил меня болтать по-гречески. Не так, чтоб в совершенстве, но объясниться мог. В плену нас построили, стали выводить "комиссаров" и евреев. Ко мне подошли. Говорю: "Грек!" Смотрят волком. "Юден? Папирен?" Какие у меня документы? Свои-то выбросил. Думал: "Все!" Вдруг подходит офицер и – по-гречески. Воевал он там… Разговариваем, он улыбается. Видно, приятно вспомнить. Говорит мне: "Повернись боком!" Встал. Он тычет пальцем: "Греческий профиль! Нихт юден!" Стал я Павлиади Константином Дмитриевичем, военврачом третьего ранга, родом из Одессы…
– Дальше! – потребовал Крайнев.
– Загнали за проволоку. Пустое место, ни еды, ни воды. Голыми руками рыли норы, как звери. Первыми умерли раненые, потом пришла очередь здоровых… Ваши бойцы пережили, знаете. Все б передохли, если б не понадобилось чинить мост, взорвали его наши перед отступлением. Погнали на работы, а рабочую скотину принято кормить, – Гольдберг усмехнулся уголками губ. – Хотя какой там корм! Баланда из брюквы. Женщины нас спасли, простые деревенские бабы… Каждое утро у моста с узелочками. Немцы на них и кричали, и били, и даже в воздух стреляли – все равно! Охранникам надоело, престали. А бабы кто картошки, кто хлеба, кто яичко вареное, – голос Гольдберга вдруг дрогнул. – А ведь сами не сытые и дети у них! Я там поклялся: выживу, приеду в те места, и буду лечить этих баб, детей их до скончания века!..