~Я опустил оружие. И только после этого почувствовал дикую боль во всем теле. Просто дикую, нестерпимую боль во всем теле. Но каким-то задним умом понимал, что боль пришла раньше, сразу после выстрела из подствольного гранатомета, но подсознание, оценив ситуацию, не позволило мне полностью осознать это. И позволило только после того, как ситуация упростилась. Но теперь уже боль была вдвое, если не втрое более сильной.
Я не стал мучить себя. После таких дел можно над организмом не издеваться. Сразу достал из санитарной сумки шприц-тюбик парамедола, зная, что смогу бороться со сном, к которому меня будет настойчиво призывать препарат, и вколол его себе в бедро. Действие парамедола пришло не сразу, но я уже почувствовал себя лучше и увереннее, только злее стал от боли. И сразу встал, понимая, что кто-то там, рядом со мной, возможно, остался жив, но находится в состоянии или психологического, или болевого шока, и следует работать, пока они не очухались. Я шагнул сначала к двум постовым. У одного двумя пулями была разворочена шея. С такими ранами не живут, и он, кажется, уже не жил. Второй был еще жив. Он получил пулю прямо в центр груди, но сердце, кажется, осталось не задето. Однако из раны так сильно хлестала кровь, что у раненого не было никакой надежды на спасение. А сам он только руки широко раскинул, о дорогу ладонями оперся и сильно, в судорогах, вздрагивал, ничего не видя распахнутыми на всю возможную ширину глазами. Отсюда опасности ждать не следовало.
Ризван лежал лицом вниз. Каким-то образом у него оторвалась с одной стороны приклеенная борода, но клеили ее, должно быть, не в гримерной залетного театра, и вообще не имея под рукой соответствующего случаю клея. И приклеили клеем, случайно попавшимся под руку, в результате чего борода оторвалась с клочками кожи. Он был, несомненно, ранен, но не тяжело, и это меня радовало. Я уже наклонился над ним, чтобы перевернуть лицом к ночному небу, когда уловил в стороне движение. Оказывается, жив остался водитель машины, мой старый знакомый. Жив, но, несомненно, контужен, потому что он шел на меня с опущенным к земле пистолетом в руках, и непонятно было, видел он меня или нет.
Я поднял автомат и дал короткую очередь не от плеча, а прямо от земли, навскидку. Такая очередь не может быть прицельной, хотя есть среди офицеров, как я слышал, большие спецы по скоростной стрельбе из автомата навскидку. Но и моя стрельба оказалась удачной. Я стрелял в руку с пистолетом. И хорошо видел, как пара, наверное, пуль разворотила ему кисть. Пистолет вылетел, а сам водитель в недоумении пошевелил рукой, не понимая, что руки у него практически уже нет и он никогда не сможет больше сесть за руль. И тут только я понял, что водитель, сильно обожженный, идет не на меня, а в сторону от горящей машины, боясь, наверное, сгореть заживо. Идет, ничего не видя и не соображая. Он и дальше пошел, меня не заметив, как не заметил моей очереди. Споткнулся о руку застонавшего Ризвана, еще два шага сделал и только потом упал лицом вниз. Насколько мне мой опыт говорил, когда так падают, лицом вниз, обычно не имеют смертельных ранений. Вот как с ожогами – сказать не могу, с этим я не сталкивался. Но знаю, что ожоги дело серьезное. Как-то в госпиталь попал с легким пулевым ранением, и к нам привезли механика-водителя бронетранспортера, обгоревшего после взрыва машины на мине. Его, кажется, так и не спасли.