– Но ведь Уилли – его брат. И это, определенно, все меняет.
– И все же закон будет рассматривать их побег как заговор. Эфрам знал, на что идет. Его наказание – пятьдесят ударов хлыста, и он их получит.
Глори судорожно вцепилась в спинку массивного кресла отца, и костяшки ее пальцев, сжимавших мягкую коричневую кожу, побелели от напряжения.
– Наказывать человека за то, что он хочет быть свободным, – несправедливо, отец. Ведь человек – это живое существо. Он заслуживает лучшего обращения.
Отец отошел от окна и направился к Глори. Свет лампы падал на его некогда русые волосы, в которых начала пробиваться седина.
– Мы обсуждали это уже тысячу раз, и ты знаешь: в глазах закона он – всего-навсего раб.
Глори промолчала, не принимая доводов отца.
– Тебе ведь нравится жить здесь. Признай хотя бы это! Ты в восторге от званых вечеров, красивых нарядов и поклонников.
Конечно, Глори нравилась такая жизнь. Как любой молодой женщине.
– Все это чудесно, – ответила она. – Поместье Саммерфилд – это мой дом. Я все здесь люблю. Но справедливо ли жить припеваючи ценой тяжелого труда таких же людей?
– Жизнь – сложная штука, Глори. Мы стараемся делать все, от нас зависящее. Эфраму жилось у нас гораздо лучше, чем большинству его собратьев. Он не должен был убегать.
– Я понимаю, отец. Но согласись, рабство не может решить всех проблем.
Джулиан Саммерфилд тяжело вздохнул.
– Я знаю, дочка, тебя очень волнует все это. Но я благодарен за искреннее доверие ко мне. Надеюсь, ты ни с кем больше не обсуждала происходящее?
– Иногда мне очень хочется так сделать.
Джулиан коснулся светлых волос дочери и ласково погладил по голове.
– Когда ты вырастешь, все станет на свои места. Пройдет время, и ты ко всему привыкнешь.
– Но я уже выросла, – возразила Глори.
Отец только кивнул. Опустив руки в карманы серой визитки из сержа[1], он снова подошел к окну.
Дочь на какой-то миг увидела отца другими глазами: вдруг постаревшего, с заметными морщинами на лице, чего не было еще вчера. Он был хорошим человеком: умным, внимательным, тактичным и благородным. Глори всегда прислушивалась к его словам, зная, что в большинстве случаев тот оказывался прав. Но только не сейчас. «Я никогда не привыкну к человеческим страданиям, – подумала девушка. – Да и не хочу привыкать».
Наконец, крики стихли, и внезапно установившаяся тишина была столь же оглушительной, как и дикие вопли негра.
Девушка чувствовала, что напряжение мало-помалу отпускает ее, жизнь в поместье возвращается в прежнее русло.
Завтра вечером состоится бал в честь ее девятнадцатилетия. К тому времени забудется столь дикая сцена, разыгравшаяся во дворе дома. Она будет смеяться, танцевать, флиртовать и получать от всего огромное удовольствие. Жестокость сегодняшнего утра исчезнет, но ей никогда не забыть леденящих кровь воплей.