Звонок (домой) от директора издательства (Ю.Ф. Ефремов).
– Мне “Речь” печатать запретили. Анонс о ней на обложке – тоже. А вы как хотите. Ваше решение меня не касается. Вы человек независимый. Что хотите, то и делайте.
– Кто вам запретил?
– Кто вообще запрещает?
– Но вы же часть тиража уже напечатали? Значит, эту часть под нож? Убыток? (Говорили позже – 11000 экз.)
– Ваше ли это дело – считать мои убытки? Я – не печатаю. А вы, человек независимый, как хотите, так и поступайте. Решайте, печатайте в другой типографии.
Действительно, было, что решать: остановить выпуск журнала или смириться с тем, что “Речь” снята, продолжать выпуск журнала в надежде на будущее? Два варианта. И дело вот еще в чем: будущее, на которое надеешься, – оно близкое или далекое?
Я был у тогдашнего зав. отделом культуры ЦК поэта Юрия Воронова. Очень болезненный, очень милый человек. Страстный рыбак, других страстей не замечал. Но знаю историю с рыболовецкой флотилией “Слава”. Он дал в “Комсомольской правде” (будучи ее главным редактором) такую публикацию, что затем 14 лет отсидел в ссылке – в ГДР (собственным корреспондентом “Правды”). Перенес он и ленинградскую блокаду. Сколько пережито, а – нынче? Идешь к нему и знаешь – результата не будет никакого. Милый разговор – и только.
Но – сходить надо.
Сходил. Поговорил. Спросил: к кому еще повыше мне надо сходить? К какому-такому секретарю ЦК, к какому члену? Ответ:
– Ни к кому не ходите. Бесполезно.
Другое дело – Солодин. Умный мужик, книжник. Начнет рассказывать о своей домашней библиотеке – заслушаешься. Я и заслушался. Сначала. Потом спросил:
– Ладно, я “Речь” сниму. А потом? Долго ли ждать? Лучших времен?
– По-моему, недолго.
Я вернулся в редакцию и позвонил Ефремову:
– Печатайте без.
В редакции люди недовольны: зачем Залыгин уступил? Они знали четко: нельзя уступать! А я не знал, кто выиграет, какие силы, – те, кто выступает против цензуры, или те, кто за нее? Вот какие мы все еще сильные, взяли и прекратили выпуск журнала! Выходил и не будет выходить. Я надеялся, что буду выходить, и выходить с Солженицыным. Позже мой друг, профессор Джеральд Миккельсон (Канзас), рассказывал:
– В США многие считали: в СССР предел гласности достигнут. Далее – партия ни на шаг не отступит.
Еще Джерри говорил:
– Залыгин напечатает не только Нобелевскую речь Солженицына, но и “Архипелаг”. Если бы он на это не надеялся, он ушел бы с поста главного редактора. Зачем-то он этот пост принял?
Ну а дальше возникла неожиданность, без которой никак ведь и не могло обойтись, но я о ней не подумал: Солженицын возник.