— А отчего он умер?
— Доктора называли его болезнь… кажется, воспалением желудка, люди, знавшие его, говорили, что он умер с горя… а я, который видел, как он умирал, я говорю, что он умер…
Кадрусс запнулся.
— Отчего? — с тревогой спросил аббат.
— С голоду он умер!
— С голоду? — вскричал аббат, вскакивая на ноги. — С голоду! Последняя тварь не умирает с голоду. Пес, блуждающий по улицам, находит милосердную руку, которая бросает кусок хлеба, а человек, христианин, умирает с голоду среди других людей, также называющих себя христианами! Невозможно! Это невозможно!
— Я вам говорю правду, — сказал Кадрусс.
— И напрасно, — послышался голос с лестницы. — Чего ты суешься не в свое дело?
Собеседники обернулись и увидели сквозь перила лестницы бледное лицо Карконты; она притащилась сюда из своей каморки и подслушивала их разговор, сидя на верхней ступеньке и опершись головой на руки.
— А ты сама чего суешься не в свое дело, жена? — сказал Кадрусс. Господин аббат просит у меня сведений; учтивость требует, чтобы я их сообщил ему.
— А благоразумие требует, чтобы ты молчал. Почем ты знаешь, с какими намерениями тебя расспрашивают, дуралей?
— С наилучшими, сударыня, — сказал аббат, — ручаюсь вам. Вашему супругу нечего опасаться, лишь бы он говорил чистосердечно.
— Знаем мы это… Начинают со всяких обещаний, потом довольствуются тем, что просят не опасаться, потом уезжают, не исполнив обещанного, а в одно прекрасное утро неведомо откуда на тебя сваливается беда.
— Будьте спокойны, — отвечал аббат, — уверяю вас, что из-за меня вам не будет никакой беды.
Карконта проворчала еще что-то, чего нельзя было разобрать, снова опустила голову на руки, и трясясь в лихорадке, предоставила мужу продолжать разговор, впрочем, стараясь не пропустить ни слова.
Между тем аббат выпил немного воды и успокоился.
— Неужели, — снова начал он, — этот бедный старик был так всеми покинут, что умер голодной смертью?
— О нет, — отвечал Кадрусс, — каталанка Мерседес и господин Моррель не покинули его; но бедный старик вдруг возненавидел Фернана, того самого, — прибавил Кадрусс с насмешливой улыбкой, — которого Дантес назвал вам своим другом.
— А разве он не был ему другом? — спросил аббат.
— Гаспар! Гаспар! — сказала больная со ступеньки лестницы. — Подумай раньше, чем говорить!
Кадрусс с досадой махнул рукой и не удостоил жену ответом.
— Можно ли быть другом человека, у которого хочешь отбить женщину? ответил он аббату. — Дантес по доброте сердечной называл всех этих людей друзьями… Бедный Эдмон! Впрочем, лучше, что он ничего не узнал, ему трудно было бы простить им на смертном одре. И что бы там ни говорили, продолжал Кадрусс, речь которого была не чужда своего рода грубоватой поэзии, — а я все же больше боюсь проклятия мертвых, чем ненависти живых.