— Так вы говорите, сударь… — сказал король.
— Что я чрезвычайно обеспокоен, ваше величество.
— В самом деле? Уж не приснились ли вам семь коров тучных и семь тощих?
— Нет, ваше величество. Это означало бы только, что нас ждут семь годов обильных и семь голодных; а при таком предусмотрительном государе, как ваше величество, голода нечего бояться.
— Так что же вас беспокоит, милейший Блакас?
— Ваше величество, мне кажется, есть основания думать, что на юге собирается гроза.
— В таком случае, дорогой герцог, — отвечал Людовик XVIII, — мне кажется, вы плохо осведомлены. Я, напротив, знаю наверняка, что там прекрасная погода.
Людовик XVIII, хоть и был человеком просвещенного ума, любил нехитрую шутку.
— Сир, — сказал де Блакас, — хотя бы для того, чтобы успокоить верного слугу, соблаговолите послать в Лангедок, в Прованс и в Дофине надежных людей, которые доставили бы точные сведения о состоянии умов в этих трех провинциях.
— Canimus surdis[4], — отвечал король, продолжая делать пометки на полях Горация.
— Ваше величество, — продолжал царедворец, усмехнувшись, чтобы показать, будто он понял полустишие венузинского поэта, — ваше величество, быть может, совершенно правы, надеясь на преданность Франции; но, думается мне, что я не так уж неправ, опасаясь какой-нибудь отчаянной попытки…
— С чьей стороны?
— Со стороны Бонапарта или хотя бы его партии.
— Дорогой Блакас, — сказал король, — ваш страх не дает мне работать.
— А ваше спокойствие, сир, мешает мне спать.
— Постойте, дорогой мой, погодите: мне пришло на ум пресчастливое замечание о Pastor quum traheret;[5] погодите, потом скажете.
Наступило молчание, и король написал мельчайшим почерком несколько строк на полях Горация.
— Продолжайте, дорогой герцог, — сказал он, самодовольно подымая голову, как человек, считающий, что сам набрел на мысль, когда истолковал мысль другого. — Продолжайте, я вас слушаю.
— Ваше величество, — начал Блакас, который сначала надеялся один воспользоваться вестями Вильфора, — я должен сообщить вам, что не пустые слухи и не голословные предостережения беспокоят меня. Человек благомыслящий, заслуживающий моего полного доверия и имевший от меня поручение наблюдать за югом Франции (герцог слегка замялся, произнося эти слова), прискакал ко мне на почтовых, чтобы сказать: страшная опасность угрожает королю. Вот почему я и поспешил к вашему величеству.
— Mala ducis avi domum[6], — продолжал король, делая пометки.
— Может быть, вашему величеству угодно, чтобы я оставил этот предмет?
— Нет, нет, дорогой герцог, но протяните руку…