Валентина бросилась к нему.
Губы Морреля еще раз шевельнулись.
— Он вас зовет, — сказал граф. — Вас зовет из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас. Но, к счастью, я был па страже, и я победил смерть! Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, — ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу. Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтет мне господь эти две жизни, которые я спас!
Валентина схватила руку Монте-Кристо и, в порыве безмерной радости, поднесла ее к губам.
— Да, благодарите меня! — сказал граф, — неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! Вы не знаете, как мне нужна эта уверенность!
— Я благодарна вам от всей души, — сказала Валентина, — если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только ее рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня.
— Так вы любите Гайде? — спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть.
— От всей души!
— Слушайте, Валентина, — сказал граф, — я буду просить вас об одной милости.
— Меня, боже правый! Неужели я буду так счастлива?..
— Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за все, чем вы считаете себя обязанной мне: берегите ее и вы и Моррель, ибо (голос графа стал едва слышен) отныне она одна на свете…
— Одна на свете! — повторил голос позади графа. — Почему?
Монте-Кристо обернулся.
Перед ним стояла Гайде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом.
— Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, — отвечал граф, — и займешь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою. Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца.
Гайде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя богу, и спросила голосом, глухим от слез:
— Так ты покидаешь меня, господин мой?
— Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя мое и будь счастлива.
— Хорошо, — сказала Гайде, — твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твое имя и буду счастлива.
И она отступила к двери.
— Боже мой! — вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля, — разве вы не видите, как она бледна, не понимаете, как она страдает?
Гайде сказала душераздирающим голосом:
— Зачем ему понимать меня? Он господин, а я невольница, он вправе ничего не замечать.