Крутился перевернутый фужер на проигрывателе, края пластинки были загнуты вверх, как поля шляпы, но все-таки звукосниматель срывал какие-то хриплые, странные звуки. Я не мог различить ни мелодии, ни ритма, не разбирал ни слова, но мы все-таки танцевали.
– Успокоилась?
– Да.
– Больше этого не будет?
Я отодвинулся от нее, насколько позволяла толкучка.
– Давай, Катерина, расставим шашки по местам, вернемся к исходной позиции. Этот вариант не получается, все ясно.
– Тебе легко это сделать?
– Ну конечно. Все это ерунда по сравнению с теми задачами, которые… Точка. Ведь ты сама сказала: у меня есть большое дело, дело моей жизни.
– А у меня есть прекрасная формула: «но я другому отдана и буду век ему верна». И кроме того, я преподавательница русского языка и литературы.
– Ну, вот и прекрасно!
– Обними меня покрепче!
Без конца повторялась эта загадочная пластинка, ее ставили снова и снова, как будто весь зал стремился к разгадке.
– Этот вечер наш, Колька, договорились? А завтра – все… Не каждый день приходят сюда пароходы с апельсинами.
Горит пламя – не чадит,
Надолго ли хватит?
Она меня не щадит,
Тратит меня, тратит…
Я вспомнил тихоголосого певца, спокойного, как астроном. Мне стало легче от этого воспоминания.
Жить не вечно молодым,
Скоро срок догонит,
Неразменным золотым
Покачусь с ладони…
Я построю города, и время утечет. Я сбрею бороду и стану красавцем, а потом заматерелым мужиком, а потом… Есть смысл строить на земле? Есть смысл?
Потемнят меня ветра,
Дождиком окатит.
А она щедра, щедра,
Надолго ли хватит…
А пока мы еще не знаем печали, не знаем усталости, и по темному узкому берегу летят наши слепящие фары, и наши пузатые самолеты, теряя высоту, опускаются на маленькие аэродромы, и в шорохе рассыпающихся льдин, гудя сиренами, идут в Петрово и Талый ледоколы, и вот приходит «Кильдин», и мы с Катей танцуем в наш первый и последний вечер, а что здесь было раньше, при жизни Сталина, помни об этом, помни.
Катя была весела, как будто действительно поверила в эту условность. Она, смеясь, провела меня за руку к нашему столу, и я тоже начал смеяться, и мы очень удивили Сергея.
– Ты не джентльмен, – резко сказал он.
Пришлось встать и с благодарностью раскланяться. Какой уж я джентльмен? Сергей изолировался от нас, ушел в себя, и я, подстраиваясь под Катину игру, перестал его замечать, придвинулся к ней, взял ее за руку.
– Хочешь знать, что это такое?
– Да.
– Если хочешь знать, это вот что. Это – душное лето, а я почему то застрял в городе. Я стою во дворе десятиэтажного дома, увешанного бельем. На зубах у меня хрустит песок, а ветер двигает под ногами стаканчики из-под мороженого. Мне сорок лет, а тебе семнадцать, ты выходишь из-под арки с первыми каплями дождя.