– Что же с тобой делать? – Алатор поскреб шлем. – Ведь, ей-ей, в упыря обернешься, будешь гоняться за мной. Ить, морда у тебя злодейская.
Не сомневаясь более, вой взмахнул несколько раз мечом, отсек ступни и кисти хазарину, выкинул из ямы. Потом вылез сам и забросил отрубленное подальше в лес. Лучше бы, конечно, сжечь, да огонь разводить нельзя – тати заметят.
– Авось, на культях не попрыгаешь, – ухмыльнулся вой, – хотя кто тебя знает.
Для пущей надежности Алатор срубил молоденькую осинку, наскоро очистил от веток, заострил и, немного поразмыслив, вогнал в горло супостату. Хотел в грудь, но она кольчужным доспехом прикрыта, а возиться времени нет. Ничего, и так сойдет!
Алатор забросал яму ветками и быстро пошел к схрону – дубу с дуплом. Достал из дупла налучье с луком и колчан. Вынул бесполезные охотничьи стрелы, спрятал в дупле, набил колчан трофейными.
– Вот теперь повоюем, – весело сказал Алатор, обращаясь к дубу. – А уж ты присмотри за моим добром, диденько. Я тебе, коли пособишь, богатые жертвы принесу. – Воин поклонился дубу и пошел в сторону хазар.
Нужно обойти их и взвести самострелы, чтобы ни один не ушел, да свору лютых из клети выпустить, ежели не подохли еще. Да нет, они живучие. Оголодали, это да, так то ж на пользу. Пущай рыщут, глядишь, набредут на кого, особенно если кровью где надо покропить… А уж берестяная фляга с протухшей бычьей кровью на этот случай припасена, средство доброе!
Впереди кричал пришлец, заманивал татей.
«Надо бы его выручить, – подумал Алатор, шагая по мокрой траве, – а то порешат, кто тогда лютых на татей натравит?.. Да и хлопец вроде справный, жаль, коли пропадет».
Глава 16,
в которой Степан понимает, что среди воинских искусств умение лазать по деревьям – наипервейшее
Бежать в дождь по скользкому оврагу – занятие малоприятное, особенно когда за тобой гонится банда головорезов. Сердечко так и трехает. Ты то и дело падаешь, измазан как черт, руки изодраны, колени разбиты, щека рассечена веткой…
Но ты не чувствуешь боли, лишь страх. Страх – хуже всего. От него спирает дыхание, темнеет в глазах. Обычно он лежит, свернувшись кольцами в животе, дремлет. Пока ты силен, он не смеет высунуть раздвоенный язык. Но стоит засомневаться, лишь на миг потерять веру, как он примется жалить тебя, и яд мгновенно разнесется кровью. Он подождет, пока ты ослабнешь, ему незачем торопиться, а потом завладеет тобой. «Жить, жить, жить», – зашипит он, и ты станешь повторять за ним помертвевшими губами, как заклинание: «Жить, жить, жить». Твои глаза станут его глазами, твои мысли – его мыслями, и от тебя не останется ничего.