Лотти еще раз посмотрела через плечо и послала Сисси ободряющую улыбку. Ответом ей была невеселая усмешка, и едва заметный взмах руки, и Томас, обнимавший сестру, еще крепче прижал ее к себе.
Лотти тихо вздохнула, прикрыв глаза, – слишком отчетливо читалось горе на лицах детей. Они так же несвободны, как и она сама, с грустью размышляла Лотти. Оставшиеся с дядей, который легко поддавался переменам настроения и был склонен к вспышкам и истерикам, связанные с незнакомкой, которая оказалась с ними лишь из-за стечения обстоятельств, дети цеплялись друг за друга, как две щепки, увлекаемые стремниной.
Джон Тиллмэн сидел, глубоко погруженный в пучину собственных мыслей, плечи его были опущены, глаза щурились от летящей из-под копыт лошади пыли. Джон думал о том, что вся эта нервотрепка досталась ему ни за что.
– Вот длинный язык, – тихонько усмехнулся, он.
Да, он был незаслуженно груб с ней, и все потому, что она облизала губу и посмотрела на него, как олениха в чаще, которую вспугнул на рассвете охотник. Он позволил затронуть свою душу этой маленькой тетерке, а ведь она не была и вполовину так бойка, как женщины в Миль-Крике, – просто взгляд оленихи, и только-то. Она и в подметки не годится Женевьеве, а все же…
Он прикрыл глаза и представил себе двух этих женщин рядом. Женевьева с блестящими темными кудрями, и Лотти… с толстой косой вокруг головы. А затем в его воображении всплыла другая картина: утренний свет – и в этом свете сидит женщина с округлившимися от испуга глазами, с простыней, натянутой до подбородка, женщина, сжавшаяся на перине его брата. Неописуемой красоты золотистые волосы падали ей на плечи, на спину, и он тщетно пытался заплести их и уложить в ту прическу, что так легко удавалась ей каждое утро…
Женевьева в кисейном платье с чудесным изобилием цветов, бегущих через ярды ткани, – и невзрачное, запыленное платье Лотти… вот, так-то лучше. Джон, удовлетворенный такой картиной, одобрительно улыбнулся. Но все-таки его сознание, та предательская часть мозга, что не поддавалась контролю, рисовало податливую стройную фигурку под пыльным платьем.
«Держу пари, у Женевьевы тоже отличная фигура», – подумал он, словно оправдываясь перед кем-то. Но тотчас же усомнился в том, что она смогла бы наскрести еды на пустых полках, запасы на которых не пополнялись уже, наверное, полгода, и отмыть двоих детей так, что их носы засияли, как заря.
«Что ж, Лотти станет хорошей фермерской женой, – подумал он в порядке обороны. – Но не моей, – определила его упрямая воля. – Мне вовсе не хочется оказаться в таком положении только для того, чтобы видеть, как заботятся о детях Джеймса и Сары».