Тут Маслов вздрогнул: во второй раз за день его называют мертвецом. Это плохая примета или очень плохая?
– …Люди стаи ушли, а кто еще остался – уходят, уходят, уходят! Кое-кто понял: время не то. Но есть другая правда, и ты знать ее не хочешь, смотришь и не замечаешь, видишь, но делаешь вид, будто не видишь. Ты мертвец, ты остался весь в прошлых временах, ты и других желаешь омертвить… А правда простая: время стаи нужно было только для того, чтобы выжили наши дети и научились жить, как подобает людям, а не волкам. Ты, я, Кароль Шеляг, Бархатный, Матвеев, Сынок, Железяка Иртеньев, Тюря, Лева Бульбаш, Жоао Хряк, Педро Бастинадо… – все мы были инструментом, все мы были рубанками, молотками… О, Дева Мария! Мы были даже не молотками, мы были гвоздями, и время вбило нас в Терру, чтобы Терра стояла прочно и принадлежала терранцам… Мы – ступень, мы – обмылок, мы – использованный билет. Нас прошли, и все, чем мы жили, должно уйти. Здесь должно стать чище и красивее. Никто не смеет восторгаться кровью, нами пролитой, никому не позволено нашу жестокость объявить правдой. А ты – хочешь этого! Так вот, история с Сомовым – твое личное дерьмо. Терре мучения его семьи не нужны. Не нужна Терре грязь, не нужно Терре предательство. Нам никогда не построить Рай, нам никогда не насадить тут сад Божий. Но нам следует постараться сотворить в нашим мире нечто очень похожее… И потому нам надо оставаться чистыми и незамаранными. Сейчас. Прошлое ушло и быльем поросло. Его нет. Фронтирьерский навоз сюда тащить не надо, пусть останется в выгребной яме! Ты! Тебе так хотелось чувствовать себя вожаком – стальным, несокрушимым, спасителем стаи, как в старину! Тебе хотелось, чтобы весь свет видел и чувствовал твою силу: вот она! сколько ее! хоть жопой ешь! А стаи-то давно нет. Нет стаи. Есть семья. Ты понимаешь это?
– Хуан, ты говоришь точь-в-точь как Сомов. Хлюпик, младенец, телок по жизни. Овца мужского пола.
– Овца мужского пола нас будет судить по скончанию веков. И все мы поклонимся трону, на котором сидеть будет маленькая овечка мужского пола.
На исходе лет Маслов больше изображал эмоции, нежели на самом деле переживал их. Гнев, обеспокоенность, радость, приподнятое состояние духа и еще множество разных чувств он умел передать мимикой, интонациями и тщательно подобранными жестами. Он даже проверял у экспертов-психологов, и убедился: его подделку никто не сумел отличить от настоящих эмоций. Он по природе своей отдан был стихии рассудочности, и за то не раз благодарил Бога. Но всего человеческого выкорчевать в себе не смог. И сейчас из самых глубин его внутренней пустоты поднималась, наливаясь силой, огромная, безобразная и безрассудная ярость. Никогда Маслову не удавалось до конца подчинить это чудовище своей воле. Теперь он почти радовался его появлению. Древний Хуан – не ниже, он равный, может быть, в чем-то даже выше его самого. Отчего не схватиться с ним? Непозорно дать бой такому человеку.