— У меня к вам, товарищи офицеры, несколько вопросов, — начал штатский. — Скажите, капитан Пастухов, эти материалы, которые вы вчера доставили… У них есть копии?
Я сразу понял, куда он клонит. И ответил:
— У нас — нет.
— А у них?
— Думаю, нет. Кассета не доснята, многие пленки не проявлены. Негативы снимков наверняка есть. Но снимки мелкие, даже погон не видно. А лица в марлевых полумасках.
— У вас не было намерения сделать копию видеопленки?
— Зачем? Если бы дело касалось только генерал-майора Жеребцова, эти материалы мы отнесли бы прямо в ОБСЕ. И прославили бы его на весь мир.
— Почему же вы так не сделали?
— Потому что на весь мир прославилась бы и Российская армия. А она и так прославлена с головы до ног.
— Значит, вы думали о чести Российской армии?
— А вы? — неожиданно вмешался Док. — Когда планировали это мероприятие? Если планировали его вы.
Таким я Дока никогда не видел. Он с трудом сдерживал бешенство.
Штатский словно бы не услышал его вопроса.
— Спасибо, — сказал он. — Я удовлетворен вашими ответами.
— Анатолий Федорович, я хотел бы поговорить с моими офицерами наедине, — обратился к нему командующий.
«Анатолий Федорович — вот, значит, как его зовут», — взял я себе на заметку.
— Разумеется. Ничего не имею против, — ответил штатский и вышел.
Командующий проводил его тяжелым взглядом и повернулся к нам:
— Курит кто-нибудь? Угостите сигаретой.
Док выложил перед ним пачку «Мальборо» и зажигалку. Он был единственным, кто в нашей команде курил. Раньше Артист и Муха смолили, но после двух подряд тридцатикилометровых марш-бросков по горам с полной выкладкой, которые я специально для них устроил, как-то быстренько бросили. А вот у Дока не получалось.
Командующий закурил и довольно долго молчал. Потом сказал:
— Плохие у меня для вас новости, ребята. Очень плохие. От меня потребовали, чтобы я отдал вас под трибунал.
— За что?! — вырвалось у Мухи.
— Невыполнение боевого приказа. Нападение на генерала Жеребцова… Что ж ты его не пристрелил, капитан? Сам же сказал: он тебе в башку целил. И свидетелей у тебя вон сколько! Пристрелил бы — и дело с концом. Тоже мне, спецназ хренов!
— В следующий раз так и сделаю, — пообещал я.
— Не будет у тебя следующего раза. И ни у кого из вас не будет. Вы разжалованы и уволены из армии. Вчистую.
Я даже засмеялся.
— Не складывается, товарищ генерал-лейтенант. Это все равно что приказать: отрубить голову и повесить. Если мы разжалованы и уволены, значит — мы штатские. При чем здесь военный трибунал? А если трибунал, зачем увольнение? А вдруг трибунал решит, что правильней нас расстрелять?