Это я, это я, Господи!
Имя мое — Сергей Пастухов.
Чин мой на земле — раб Твой.
Смиренный ли? Нет. Укротивший ли гордыню свою? Нет.
Потому что я — воин. Может ли быть смиренным воин? Может ли укротивший гордыню исполнять как подобает дело свое?
Твой ли я воин, Господи, или царя Тьмы?
Вразуми меня. Наставь на путь истинный.
Дай знак мне.
* * *
Я стоял один посреди пустого храма, скупо освещенного пробивавшимися сверху, сквозь разноцветные витражи, лучами солнца. Фольгой и позолотой мерцали оклады икон. Откуда быть злату и серебру в нашем Спас-Заулке, в бедной сельской церквушке, бревенчатый сруб которой и кресты над тремя ее куполами были для меня с самого раннего детства так же привычны, как тихие, в лилиях и кувшинках, заводи Чесны, как раскидистая ветла над нашей избой, как осенние стога и голубые разливы цветущего льна.
В этом храме двадцать шесть лет назад меня крестил отец Федор — огромный, бородатый, вечно полупьяный и жизнерадостный, как сатир. Сам я, конечно, не помню, но мать рассказывала, что он уронил меня в купель и еле успели вытащить. Опасались, что буду бояться воды, — но нет, обошлось.
Он же венчал нас с Ольгой. Сами мы об этом и думать не думали, но мать попросила, не хотелось ее огорчать. Отец Федор и здесь отличился: мое обручальное кольцо выскользнуло у него из рук, минут десять ползали по храму, пока нашли.
Он же отпевал в этом храме отца, а через три года — мать. У меня долго стоял в ушах его требовательный бас: «Отпусти ей грехи ея вольныя и невольныя!..»
С тех пор в Спас-Заулке я не был ни разу. И даже не знаю, почему вдруг велел водителю свернуть на развилке не налево, к Москве, а направо — к Выселкам, к Спас-Заулку.
Утренняя служба кончилась, но дверь еще не успели запереть. Сухонькая старушка в синем халате, заканчивавшая уборку, предупредила меня:
— Закрываем храм, сынок. Вечером приходи.
— Да мне бы только свечку поставить. Пусть хоть немного погорит.
— Тогда и поставишь.
— Вечером я буду уже очень далеко отсюда, — объяснил я.
— Спрошу у батюшки, — сказала она и исчезла в глубине церкви.
Минут десять я стоял наедине с ликами святых и с самим собой. Потом появился священник. Но это был не отец Федор. Видно, тот уже отбасил свое. Открестил, отвенчал, отпел и отславил. Этот был совсем молодой — лет двадцать пять. Или тридцать. Или (почему-то подумалось мне) тридцать три.
