— Зачем?
— Я тоже спрашивал себя зачем. Он пробыл там три дня. В такой ракете есть только кресло, экран, рычаги и люк за спиной. Я сидел там несколько минут. Уже было ясно, что я его не найду. Сначала я думал, что, может, он вышел как раз тогда, когда я прилетел, что он использовал газовый пистолет, чтобы вернуться на “Прометей”, и уже сидит там, а я тут ползаю по этим пьяным камням… Я выскочил из ракеты так энергично, что меня вынесло наверх, и я полетел. Никакого ощущения направления, ничего. Знаешь, как бывает, когда в абсолютной темноте увидишь искорку? Чего только не выдумаешь тогда! Какие лучи, картины! Так вот, чувство равновесия… с ним тоже что-то подобное. Там, где притяжения нет вообще, еще полбеды, если человек привык. Когда же притяжение есть, только очень слабое, как на этой скорлупе… то лабиринт нашего уха реагирует весьма сумбурно, чтобы не сказать по-сумасшедшему. То тебе кажется, что ты свечой взмываешь вверх, то будто летишь в пропасть — и так все время. А то еще совершенно неожиданно появляется ощущение вращения и взаимного перемещения рук, ног, туловища, словно все поменялось местами, как будто и голова уже находится не там, где ей положено…
Так я летел, пока не треснулся о какую-то глыбу, оттолкнулся, зацепился за что-то, меня перевернуло, но я успел схватиться за выступ глыбы… Там кто-то лежал. Томас.
Эри затаила дыхание. Во тьме шумел Тихий океан.
— Нет. Не то, что ты думаешь. Он был жив. Сразу сел. Я включил радио. На таком небольшом расстоянии мы хорошо слышали друг друга.
“Это ты?” — спросил он.
“Да, это я”, — ответил я.
Сцена — как из скверной комедии, с сумасшедшинкой. Но так было. Мы оба встали.
“Как ты себя чувствуешь?” — спросил я.
“Прекрасно. А ты?”
Это меня немного смутило, но я сказал:
“Спасибо, очень хорошо. Дома тоже все здоровы”.
Это был идиотизм, но я думал, что он нарочно так — чтобы показать, что еще держится, понимаешь?
— Понимаю.
— Когда он стоял совсем рядом, я видел его в свете наплечного фонаря, будто сгусток темноты. Проверил его скафандр — он был цел.
“Кислород у тебя есть?” — спросил я. Это было самое важное.
“А, пустяки”, — сказал он.
Я раздумывал, что делать. Взлететь его ракетой? Пожалуй, нет. Слишком рискованно. Правду говоря, я даже не очень обрадовался. Боялся — вернее, чувствовал неуверенность — это трудно объяснить. Ситуация была нереальной, я ощущал в ней что-то странное, хотя не знал что. Я даже не обрадовался нашей чудесной встрече. Я все раздумывал, как спасти ракету. Наконец решил, что не это самое главное. Сначала надо было разобраться, что с ним. Мы продолжали стоять в этой черной беззвездной ночи.