Солдаты разошлись по постелям: кто уже задремал, кто вполголоса переговаривался с соседом. Пахло заношенным бельем, махоркой. В полумраке дальних нар кто-то наигрывал на гармонике, однообразно и невесело: «Ай да ты, ай да я, ай да барыня моя».
За переборкой стены мерно дышала паровая машина.
— Ты с пятки натоптыши сыми, — рокотал фельдфебель. — Ногти обровняй… — От рук солдата ему щекотно, он пошевеливает пальцами. — Хорошо, Веточкин, ты, брат, генерал в этом деле.
— У вас, господин фельдфебель, простите за выражение, — поднял голову солдат, — ногти что копыта. Десять лет при банях работал, а таких не видывал, струмент не сразу берет.
Тропарев захохотал, ему лестно.
— А ты не торопись, — отсмеявшись, грозно пробасил он, — твое мастерство тихость любит.
Сегодня фельдфебель был в отличном расположении духа и склонен поговорить. Он обернулся к двум солдатам, с интересом смотревшим на операцию с мозолями.
— Вот ты, Захаров, скажи, с каковых мест за белой властью идешь?
— С Урала мы, — нехотя отозвался солдат с простоватым, исклеванным оспой лицом. — Нас полковник Каппель мобилизовал. Вот и добрались до окияну…
— Ну, а семья? Тянет небось к семье?
— Что ж, семья подождет… двое детишек тама. — Солдат вздохнул и стал слюнявить козью ножку, свернутую из газетной бумаги.
— Тебе, Захаров, видать, белая власть куда как дорога, — с легкой насмешкой спросил Тропарев. — А за что воюешь?
— Как — за что? Присяга.
— Молодец, — похвалил фельдфебель. — Ну, ты!.. — рявкнул он, дернув ногу. — Осторожнее, под ноготь не тыкай!
Солдат-мозольщик испуганно вздрогнул, звякнули ножницы. Тропарева боялись. Напрасно он не придирался, но за провинности взыскивал строго.
А Захаров как бы про себя продолжал:
— Красных комиссаров на столбах вешал… Теперь они мне, ежели что… — Он провел ладонью по шее.
— А я при тюрьме в Иркутске служил. Каждую ночь мы красных выводили. Много душ загублено, прости господи, — вступил в разговор второй солдат с недоброй ухмылкой. — Наши солдатики, почитай, все в крови перепачкались.
— Какая же она христианская душа, ежели большевик… Дура, — ткнул его в бок фельдфебель. — За каждого красного нехристя сорок грехов с тебя на том свете спишут.
— Да есть ли, господин фельдфебель, тама хозяева?..
— Ты что? — нахмурился Тропарев. — Где, на том свете?
— И на том, и на этом, — ухмыльнулся второй солдат. — Я слышал, вскорости снова присягать будем. Генерал Дитерихс должон к власти подойти. Нам не впервой. Царю-батюшке присягу давал, господину Керенскому. Потом Колчаку, потом еще два раза присягал, кому — не упомню. А последняя присяга купцам Меркуловым… Не собьются на том свете, кто кому присягал?