И последний, однако, не худший из них — Джакомо Казакова, историограф этого цеха, который рисует их всех занимательнейшим образом, рассказывая о самом себе в сотнях подвигов и авантюр, — завершает эту семерку незабываемых и незабытых, из которых каждый в отдельности более прославлен, чем все поэты, более влиятелен, чем все современные им политики, — кратковременные властелины уже обреченного на гибель мира. Ибо всего только 30 или 40 лет длится героическая эпоха этих крупных гениев наглости и мистического актерства в Европе, а затем она изживает себя через наиболее законченный свой тип, наиболее совершенный свой идеал — поистине демонического авантюриста. Ибо Наполеон действует всерьез там, где эти мелкие шарлатаны только играли, он величавым жестом захватывает то, чем они только лакомились и к чему лишь притрагивались. В его лице авантюризм проникает из княжеских передних в тронный зал; он завершает и тем самым заканчивает восхождение преступного к высоте власти: в его единственной фигуре авантюризм на короткий час мировой истории надевает себе на голову корону Европы.
II
Молодой щевалье де Сейнгаль
В парке замка Сан-Суси, в 1764 г., Фридрих Великий, вдруг останавливаясь и разглядывая Казанову.
— Знаете ли, вы очень красивый человек!
Театр в небольшом столичном городе. Певица только что закончила блестящей фиоритурой свою арию, аплодисменты посыпались градом, и теперь, во время начинающихся постепенно речитативов, напряженное внимание ослабевает. Франты навещают ложи, дамы рассматривают друг друга в лорнеты, едят серебряными ложечками локомые желе и апельсинный шербет: нужды нет, что Арлекин тем временем выкидывает на сцене свои гротески с пируэтирующей Коломбиной. Но вдруг все взоры с любопытством устремляются к запоздавшему незнакомцу, который смело и вместе с тем небрежно входит в партер с непринужденностью настоящего знатного человека. Атлетическая фигура разодета пышно и богато, бархатное платье пепельного цвета раскрывается над изящно вышитым брокатным жилетом и драгоценными кружевами, золотые петлицы оттеняют темные складки пышной одежды от самых пряжек на брюссельском жабо и вплоть до шелковых чулок Рука небрежно несет нарядную шляпу с белым пером; тонкий, сладкий запах розового масла или новомодной помады исходит от знатного незнакомца, который; равнодушно следует через весь партер до первого ряда и беспечно прислоняется там к барьеру, надменно опирая покрытую перстнями руку на усыпанную драгоценными камнями шпагу английской стали. Словно не замечая обращенного на него всеобщего внимания, он поднимает золотой лорнет, чтобы с деланным равнодушием оглядеть ложи. А тем временем из ряда в ряд по креслам легким шушуканием передается любопытство провинциального городка: кто это князь, богатый иностранец? Головы сближаются, почтительное перешептывание имеет предметом обрамленный алмазами орден, который болтается у него на груди на ярко-красной ленте, настолько осыпанный блестящими камешками, что никто уже не узнает эту дрянную дешевку — Шпорный Крест папы римского. Певцы на сцене сразу чувствуют, что внимание отвлечено в другую сторону; речитативы льются несвязно, а танцовщицы, вышмыгнув из-за кулис, высматривают поверх скрипок и виол, не занесло ли им счастье герцога-толстосума на прибыльную ночь. Но прежде чем все эти сотни людей в зале успели разгадать загадку этого незнакомца и определить его происхождение, женщины в ложах заметили уже в смущеньи нечто другое: необычайную красоту этого неизвестного мужчины, красоту и поразительную мужественность. Его рослая фигура дышит мощью, плечи квадратны, мясистые и мускулистые руки цепки, во всем напряженном, стальном мужском теле ни одной изнеженной линии, так стоит он перед ними, слегка наклонив голову, словно готовый ринуться бык. В профиль его лицо напоминает римскую монету, настолько резко и чеканно выделяется каждая отдельная черта на темной меди этой головы. Из-под каштановых, любовно завитых и причесанных искусной рукой камердинера волос прекрасной линией вырисовывается лоб, которому мог бы позавидовать любой поэт, нос изгибается дерзким, смелым крючком, под крепкой костью подбородка выпукло поднимается кадык в два ореха величиной: положительно, каждая черта этого лица дышит напором и победной решимостью. И. только губы, очень алые и чувственные, изгибаются, мягкие и влажные как мякоть граната, открывая белые ядра зубов.