– Они уже ничего не говорят. Они покойники.
– Покойники?
– Да, покойники.
– Почему это должно меня интересовать?
– Должно бы. Так или иначе, она была причиной их смерти. Хотя опять-таки это долгая история.
– Вы ошибаетесь, если думаете своими россказнями выиграть время.
– Тогда смею заметить, что вы крайне слабохарактерны, ибо уже полчаса слушаете меня вопреки своим намерениям.
Лицо Лафаржа гневно передернулось, но он овладел собой и спокойно произнес:
– Я делаю это только ради мадемуазель Петрашевой.
– Ничто вам не мешает увести ее из дома, а потом действовать, как вам будет угодно.
По лицу Лафаржа пробежала тень подозрения.
– Вы сказали, что остались в Болгарии только ради мадемуазель Петрашевой, – сухо заметил он.
– Да.
В наступившей паузе взгляд Лафаржа стал злобно ироничным.
– А не шпион ли вы? – вдруг спросил он.
– Шпион? – удивленно переспросил Бенц.
– Да, шпион.
– Искренне сожалею, но нет.
Некоторое время они молча обменивались взглядами. Бенц вдруг потерял всякий интерес к разговору, ко всему, что может подумать Лафарж.
– Я дезертир, – просто сказал Бенц.
На некоторое время Лафарж словно перестал думать об опасности, которая могла исходить от Бенца, – тот мог взбунтоваться против уставленного ему в грудь дула пистолета, проявить ревность и попробовать вырваться из-под его власти. Лафарж будто забыл, что перед ним немецкий офицер, в кармане которого лежит пистолет. Он даже перестал наблюдать за руками Бенца, за которыми он еще недавно так внимательно следил. Бенц равнодушно подумал, что сейчас ему ничего не стоило бы наброситься на Лафаржа, отобрать у него пистолет или же выхватить свой. Разумеется, он не двинулся с места.
Лафарж встрепенулся, лишь когда Бенц уселся в ближайшее кресло. Вороненое дуло браунинга чуть отклонилось, оставляя Бенца под прицелом. Нет, Лафарж не хотел верить, что немец может стать дезертиром из-за женщины!.. Согласно ходячему представлению о германских офицерах, они лишены способности чувствовать и страдать, испытывать восторг или умирать от горя. Словно у всех этих одинаковых холодных, железно-серых субъектов, которых под мундиром не различить даже по возрасту, нет ни сердца, ни страстей, ни желаний, словно они – бездушные механизмы, которых лишь дисциплина обязывает думать и действовать, скрывая от них бесчисленные соблазны любви. И все это потому, что они немцы, потому что они скрывают душевные порывы под обманчивой видимостью холодности и бесстрастия, которые превращаются в неотъемлемые и обязательные качества их нации. Как будто немцы не подвержены любви, в то время как французы готовы ради нее пойти на все!..