Вечером, увидев, как Цила любовно терла, скребла и гладила Сукаму, он посмотрел на ее руки и удивился, что эти сильные и ласковые ладони казались ему грязными… Только одно смущало его всерьез – когда девушка прятала свои роскошные волосы под изукрашенный варварский шлем, а вслед за тем вскакивала на громкий галоп, оглашая окрестности дикими возгласами. Он оставался на месте, любуясь горизонтом, тревожным и гневным одновременно. Проходило порой несколько часов, прежде чем она возвращалась – запыленная, усталая, с блестящими от возбуждения глазами.
Со временем он свыкся со странными обычаями кочевщиков и воспользовался отсутствием девушки, чтобы подробно и серьезно поговорить с Хан. Иногда молодые люди, одолеваемые желанием соревнования, догоняли ее в пустыне и составляли ей компанию в безумной гонке. Тогда Надир весь клокотал от гнева: подобная забава Цилы казалась ему откровенным дезертирством. В этих случаях он становился молчалив, опускал глаза долу, чтобы не видеть насмешливой улыбки Хан. Впоследствии он несколько изменил отношение к «дезертирству»: ему стало казаться, что это лишь наиболее полное воплощение динамизма и прекрасной свободы Цилы. С этого времени он принял ее, такой, какая она есть, безоглядно…
Но однажды…
Это было какое-то особенно прекрасное утро: со свежим воздухом и блистающим солнцем. Караван передвигался с привычной медлительностью по огромной котловине, которой, казалось, нет и не будет конца. Руки Цилы были объяты жгучим нетерпением, которое научился распознавать Надир, когда она надевала шлем, готовясь к очередной прогулке. Вихрем выскочила она из кибитки. Огромный Сукама, нетерпеливо роющий землю копытом – ожидал ее…
Вдруг Надир почувствовал неудержимое желание последовать за ней и в свою очередь нестись галопом. Через мгновение он оказался в седле. Прекрасное чувство легкости и радости охватило его, и, откинув голову назад, он закричал изо всех сил:
– Йа-а-а-а!
Все племя со смехом и удовольствием заорало ему вслед, а копыта его коня, разрывая землю несли его следом за прекрасной наездницей.
Та живо обернулась. Когда она его узнала, на лице ее появилось выражение неописуемой радости и счастья, она сорвала шлем и встряхнула головой. Волосы ее распустились аж до самого крупа, и восхищенный Надир подумал, что более прекрасного зрелища он не видел ни разу в жизни. Сменив аллюр, они устремились прямо к горизонту.
А в большой красной кибитке старая Хан утерла одинокую слезу.
Надир полюбил оставаться вечерами у костров и разговаривать с мужчинами пустынь. Восхищенный уверенностью их суждений, той невероятной легкостью, с которой они усваивали все, что он им рассказывал, он все же более всего удивлялся не этому. Несмотря на их развитое воображение, пробелы в знаниях по истории их собственного народа были просто потрясающими, и юноша недоумевал, почему отец Цилы не восполнил эти пробелы. Хотя, может быть, у них были более важные проблемы?