Волконский приготовился к гостиной в духе коломенского кафешантана, построенного из подручных средств разорившимся городским откупщиком.
Мальчик открыл тяжелую дверь из выбеленного беспощадным солнцем дерева – и граф остолбенел.
Чудовищных размеров камин подробнейшей мраморной резьбы с двумя полуколоннами по сторонам зева; галерея искусно сложенных арок, уютно забранных в мавританское ирокко*, как многоколенная подзорная труба, и стеклянные двери в переплете красного дерева в дальнем конце, ведущие в другой, внутренний садик, поразили даже видавшего виды русского дипломата.
Солнце пробивалось навстречу сквозь зелень внутреннего сада и играло на дверных стеклах. Каждый ограненный прямоугольник стекла, переливаясь радугой по грани, бросал в залу искристые блики и словно бы волшебной линзой придвигал прямо к глазам прожилки листвы за порогом.
– Тру-ба! – восхищенно сказал Фома.
Волконский стоял зачарованный и только теперь расслышал оживленный говор голосов из садика.
(Этот странный контраст между христиански смиренной внешностью фасадов и исламской роскошью внутренних покоев еще долго поражал его на острове Мальта.)
Мальчик нетерпеливо выглядывал из садика, призывая гостей. Волконский приосанился, скептически оглядел Фому, тронулся сквозь анфиладу и вдвинулся в садовый проем.
Картина, представившаяся взору Волконского, напоминала картину.
За овальным столом ажурной кузнечной работы, выкрашенным в белый цвет, на ажурных же чугунных стульях в интерьере увитого жасмином античного грота располагалась группа мальтийцев. Группа была драпирована в туники с византийскими складками, какие вдумчиво выписывают русские художники после приятного турне по Италии за счет академии. Особой выразительности мазок достигает при изображении знаменательных дат из истории Апеннинского полуострова – вроде гибели Помпеи.
Волконский не успел подумать о причинах маскарада, потому что сразу увидел ее.
"Она!" – подумал Волконский.
Но тут из-за стола приподнялся на руках грузный мальтиец, каких Волконский еще не видывал.
– Барон Мануэль Тестаферрата, – хрипло представился хозяин, по-бычьи наклонив голову.
– Граф Дмитрий Волконский, – звонко сказал гость и посмотрел на Лауру.
От ночной рыбачки в Лауре не осталось и следа.
– Садитесь, – вставая, сказал другой гость. – Маркиз Кассар-Торреджиани, – представился он.
Поджарый маркиз был лыс, словно арбуз, и с такими же пигментными полосками, меридианами сбегавшими вдоль черепа к переносице.
– Спасибо, я постою, – сказал граф, стреляя глазами в Лауру.
"Хоть бы парик надел, – думал он. – Что это я сказал? Я, говорит, постою", – в третьем лице подумал о себе граф.