Лаура защитилась рукой от снопа дневного света, ударившего из двери в мрак коридора, и граф иконописно застыл на пороге со свечой в руках.
– Что это вы с утра при свечах? – сказал Фома.
Волконский глядел на девушку. Если бы не рука – еще можно было поправить дело. Но этот защитный жест, очертивший невольно грудь ее под камзолом, и тонкие, прозрачные пальцы сломили видавшего виды графа.
Фома исподлобья поглядел на хозяина, потом на Лауру и мощно дунул.
– Как вы сказали? – спросил граф, очнувшись.
Свечи, зачадив, погасли.
– Здравствуйте, – произнесла Лаура.
– Ниче я не сказал, – обиделся Фома.
– Проходите, – пригласил граф, отступая в сторону.
– Благодарю вас, – серьезно сказала Лаура.
– Это я не тебе, – сказал Волконский Фоме, сунувшемуся было в кабинет. – О чем ты болтал в темноте с девушкой? – прошипел он по-русски.
– Какой барин у нас хороший, – ответил тоже шепотом Фома. – Египет от Китая, говорю, не глядя отличит…
– Да вы присаживайтесь, – предложил граф, обернувшись в комнату. – А сопел кто? – он снова перешел на русский.
– Известно – Петр, – сказал Фома. – Как увидел ее, так и засопел. Корзину подхватил, а там розовые кактусы.
Графская дверь оскорбительно захлопнулась у него перед носом.
– Я вам принесла попробовать плодов, – сказала Лаура. – Только поспели.
Она стояла возле бюро, опершись о него ладонью, и свет бил на этот раз сзади. Она подняла руку заложить локон за ухо, и мочка уха рядом с тонкими пальцами – как капля португальской "Ламбруски"…
– Вы готовы? – сказала Лаура.
– Собственно… если вы настаиваете… – граф завертелся у входной двери.
Лаура свела брови, густые и черные, как у войскового старшины.
– Ведь вы хотели посмотреть Валетту? – она переступила с ноги на ногу. – Я ее много раз видела. Ла-Валет-та, Ла-Валет-та, – промурлыкала она и смолкла.
Граф восторженно разглядывал Лауру. Строго говоря, ее наряд был то ли нарядом пажа при синьоре среднего достатка, то ли самого синьора, но достатка крайне незначительного. Однако граф Волконский был совершенно не в состоянии судить строго.
Начиная от фиолетовых гольф, уходящих на щиколотках под зонтики палевых лосин, и до оранжевой шапочки – вся она напоминала первую хризантему, в какую мальчик Митя любил впиваться губами, зубами и носом в замоскворецком садике тетушки Белосельской-Белозерской.
– Если бы барон предупредил, что нужно сначала съесть корзину кактусов… – начал Волконский.
– Это остроумно, граф. – Лаура опустила голову и стала гладить ладошкой по столу. – Я хотела сделать вам приятное, меня никто не просил. Руку вот уколола, пока собирала… – в голосе ее вдруг послышались слезы.