Два дня, между прогулкой с Лаурой по Валетте и ужином на вилле у ее дядюшки, Волконский маялся. И в маете ему рисовалось одно и то же: губы Лауры.
Почему эти детские выпуклые губы зацепили вдруг душу графа – сказать нелегко. Может быть, потому, что с них невозможно было сдуть выражение серьезности? Оно возвращалось как ванька-встанька.
Глаза Лауры умели улыбаться, светиться и плакать. Но губы – губы оставались серьезными, как у нотариуса. А может быть, причина менее романтична? И кроется в смелом воображении графа, о подробностях которого умолчим? Или в том и другом?… Но только все сорок восемь часов Волконскому рисовалось одно высшее блаженство: осторожно обвести пальцем упругий овал этих самых серьезных на свете губ.
Накануне поездки к Лауриному дядюшке канцлер Дублет вдруг дал Волконскому аудиенцию. "Совпадение? – подумал граф. – На этом острове, кажется, все совпадения заранее вносятся в архив Ордена госпитальеров. Верительных грамот он у меня не принимает, а аудиенции дает. И на елку сесть, и задницы не уколоть…"
Щуплый Дублет встретил Волконского, весь извиваясь, как улыбчивая очковая змея.
– Мальтийская знать – Каламатты, Кеткути-Ганадо и Чеклюны – все выходцы из Южной Италии, – лучезарно заговорил Дублет, едва уселись.
"Что это он так переливается?" – подумал Волконский.
Фигура Дублета, при всей щуплости, отличалась книзу некоторой грушеобразностью. "Любопытно, кто его в это кресло посадил? – думал посол. – И за какие заслуги?"
– Отчего же они называют себя мальтийцами? – поинтересовался Волконский. "Хочет прочитать лекцию – пусть читает", – подумал он.
Дублет радостно зазмеился по столу:
– Они тыщу лет назад приехали на Мальту. Двадцати семьям принадлежит вся земля. За исключением той, что под юрисдикцией ордена. Кем же им себя считать? Потом – у них ведь этот язык…
Мальтийский язык, кстати, с первой же фразы поразил Волконского приятной комбинацией арабских корней с французскими флексиями при итальянских фонемах.
– Правда, письменности до сих пор нету, – продолжал Дублет. – Но им от этого, кажется, даже веселей. И потом – куда им особенно писать, когда полчаса проехал – и приехал? При дороговизне бумаги дешевле у раба на лысине картинку татуировать. Рекомендую – национальное мальтийское изобретение. В случае осады бреешь раба налысо, татуируешь на черепе призыв на Сицилию о помощи, ждешь неделю, пока отрастет щетина, и засылаешь на фелюге в Поццалло. Причем даже если сарацины перехватят раба, то он, во-первых, сам понятия не имеет, что у него там изображено. А во-вторых, застенчивым туркам и не взбредет на ум заглянуть в такое интимное место. Отрезают послание вместе с головой и посылают обратно. Вот такая почта, без всякого обратного адреса…