В церкви было запущено, остро воняло сыростью. Да как же так?!.. Узнав, что они проездом, священник сказал грубо:
- За пять лет первые вы панихиду служите. Владельцы в церковь не заглядывают, барыня из немок, а барину наплевать на все, только бы ему карты. Покос у причта оттягали, народишко отбился, жить с семьей не на что, хоть беги.
Служил наскоро, бормотал. Склеп был накрыт чугунной плитой. Ни подсвещника, ни лампады. На плите были отлиты имена. Имя болярина Феодора было наведено померкшей позолотой. Даринька стояла на коленях, не плакала. Горько было, что нет сладостной боли в сердце, будто пусто и под плитой. Странно смотрел с этой немой плиты заботливо довезенный из Москвы букет белых роз и незабудок в драгоценной хрустальной вазе. Виктор Алексеевич раздраженно думал: «Завтра шершавый выкинет розы, а гарраховскую вазу попадья пустит под молоко либо спустят кабатчику за целковый». Об усопшем поп знал только, что на охоте застрелили. Получив за бормотанье,- Виктор Алексеевич, раздраженный «всем этим безобразием», дал только полтинник,- шершавый запер церковь и погнал в поле.
- Вот, умирание…- сказал Виктор Алексеевич.
- Да…- растерянно сказала Даринька, пряча лицо в платочек.- Господи, как все горько…
Стояли на пустыре, в дожде, чего-то ждали. Даринька старалась вызвать в себе образ отца… и не могла, не помнила. Корила себя, что не попросила у старого дворецкого показать его портретик, так тогда растерялась. Думала: «О н у Господа… у Господа ничего не пропадает».
- Только дух оживляет тленное…- сказала она с собой.
- Хоть бы видимость порядочности… скотство!..- раздраженно воскликнул Виктор Алексеевич.
- Для чего же видимость показывать, если здесь нет!..-ответила Даринька тоже раздраженно.-Они и живые - мертвы!.. у них здесь… тлен! -вскрикнула она, стукнув кулачком у сердца.- И о н и… т у т?!.. Какая на…- она хотела сказать - «насмешка» - …испытание!.. как это тяжело!..
Ждали чего-то у церкви. Прошла баба, завернув на голову подол. Окликнули ее, но она оказалась бестолковой, никак не могла понять, чего им надо. А они спрашивали, нет ли здесь стариков, кто мог бы что-нибудь им сказать об усопшем болярине Феодоре… Она и не слыхала о таком. Что-то, наконец, уразумела и показала на задворки попова дома: «Там просвирня тулится в сараюшке, чего, может, и знает».
Насилу они дозвались: просвирня была глухая и нездешняя, а с «того конца»… Дали ей рубль.
- Приход бедный, господа на церкву не подают… утираны… что ли.
Народ ходит на тот конец, там московский подрядчик богатую церковь воздвиг, и батюшка там другой, «не наш колючий», служит благолепно и вразумляет. Была тут до нее старушка просвирня, да померла,- «она про господ сказывала, да я призабыла… про девицу сказывала, дьяконову сиротку, она к барину в Москву уехала». Ничего больше не дознали. Да что и узнавать,- все известно.