Я с особым вниманием всматриваюсь и вслушиваюсь в себя. Но уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь: ностальгии нет как нет. Даже как-то неловко. Ну в самом деле: Бунин весь окутан ностальгией, оттого-то и тоскует в каждом своем рассказе по канувшему в Лету мелкопоместному деревенскому быту; Набоков даже писать начал по-английски, чтобы хоть как-то заглушить в себе боль ностальгических воспоминаний; Куприн, не выдержав лишений эмиграции, возвращается на Родину… А у меня — подающего надежды начинающего прозаика — ни слезинки, ностальгией даже и не пахнет. Это уже черт знает что такое. Становится не просто не ловко, а даже стыдно. Странствующий по свету российский литератор, имеющий по итогам нынешнего сезона неплохие виды на урожай будущего года, и без ностальгии! Это уже совершенно ни в какие ворота не лезет, это просто уму непостижимо! А ведь вторая неделя пошла, как я покинул рубежи Отечества! В чем тут дело? Надо будет как-нибудь разобраться. Хотя нет, что я говорю! Такой важный анализ необходимо сделать незамедлительно, сию же минуту, прямо сейчас. Вообще непонятно, как я до сих пор — пил, ел, спал, жил, в конце концов, не удосужившись при этом дать себе хотя бы маломальский отчет в таком наиважнейшем вопросе.
Похоже, дело тут в редкой гармонии строгих норм европейской жизни и нарочитой необязательности их исполнения россиянами или в завидном сочетании европейского быта и русского духа, и дух этот от нашего пребывания на чужбине только крепнет и приумножается. А всё почему? Исключительно благодаря разумному выбору вида отдыха, когда так удачно согласуется европейское качество с российским количеством. Как-никак, триста соотечественников на борту плюс столько же членов экипажа — да ведь это же больше, чем жителей в деревне Горка после всех пережитых ею лихолетий в период продразверстки, коллективизации и активной смычки города и деревни! Да и реющий за кормой трехцветный российский стяг — тоже вам не фунт изюма, он тоже не зря сюда пришпандорен. Не думаете же вы, что его прикрепили, дабы проходящие мимо суда могли опознать нашу государственную принадлежность, — ее и так ни с какой другой не спутаешь, даже если бы мы вообще флаг не поднимали. Нет, его привязали исключительно ради нашего успокоения в тяжелые минуты душевных невзгод и тоски по Родине. Чтобы каждый пассажир в любой момент, невзирая на свою некоторую нетрезвость, будь она на Канарских островах или в Северной Африке, мог подойти либо, превозмогая слабость перетруженного сознания, ползком добраться до кормы, встать под древком сего штандарта и замутненным, но не делающимся от этого менее орлиным взором пристально всмотреться в линию горизонта, со стороны которой веяло едва уловимым ароматом родного березового сока. А если еще добавить к этому заботливо развешанные по каютам репродукции картин А. Рябушкина «Кабак», В. Серова «Полоскание белья» или И. Левитана «Над вечным покоем», то и вовсе создается ощущение, что Родину никто из нас так и не покидал. Порой даже возникает редкое в иных обстоятельствах чувство гордого величия за свое Отечество, от имени и по поручению которого мы с гуманитарной миссией независимо и раскованно бороздим просторы Мирового океана на виду у натовских канонерок и вопреки нескончаемому социально-экономическому кризису в России.