– Есть одаренные ребята, а есть и просто прохиндеи. Сначала и мне никак не верили, что я настоящий профессор, уточняли в университете, действительно ли, черт побери, был такой, да сгинул куда-то. Особенно их умилило, что я мотал срок. В общем, устроил по всем параметрам.
– Настоящего Карла Маркса одеть в лохмотья – самый зоркий коммунист не отличил бы его от бича, – не к месту вставил я.
– И тогда классик тут же пошел бы соединяться с пролетариями.
– И пролетарками…
– Ну, вот, значит, привезли меня сюда, выделили комнату, я воспрянул, – продолжил профессор. – Забыл ведь, когда последний раз ночевал по-людски. На чистых простынях, какое блаженство… Горячий душ, регулярное питание. Чтобы понять, насколько это все прекрасно, надо лишиться всех благ… Я сбрил к чертовой матери бороду, коротко постриг волосы. Пардон, но у меня уже начали заводиться блошки… Сначала я не понял, чем мне предстоит заниматься, никто не мог толком объяснить: отслеживай процессы в экономике, делай выводы, обобщения, тенденции. В Интернет доступа нет. Режим секретности! «Хорошо, – говорю им. – Для этого надо хотя бы регулярно изучать прессу». Раз в неделю привозят кипу. Читаю, делаю выписки. Ни черта не могу понять цель своего труда. Познакомился с коллегами. Кое-кто уже по полгода томится. Я по наивности попытался выяснить, зачем нас держат взаперти. Но никто мне не отвечал. Люди хмурились или произносили что-то отвлеченное, например, здесь каждый по личному желанию устраивался. В тот же вечер я почувствовал себя плохо. У меня начался жар, галлюцинации. Меня преследовало чувство необъяснимого страха, тревоги. Причем страх заполз глубоко в душу, выворачивал ее наизнанку, мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. Я видел странные тени, в ушах звучали голоса, какие-то крикливые предупреждения, смысл которых никак не мог разобрать. Я мучился всю ночь, утром забылся, проспал завтрак. Постель была совершенно мокрая от пота. Потом появился этот мерзавец Веракса и сказал буквально следующее: «Тебя еще интересует, почему у нас держат взаперти? А ведь объясняли, что для вашей же, дурачки, безопасности. Вы же бесценный генофонд!»
Передо мной сидел непривычно бритый человек, с которым я делил корку хлеба и бутылку водки, бомжевал, чувствовал себя отверженным и свободным в самой последней крайности… Только сейчас профессора лишили этой свободы, и потому не осталось и следа от философского умиротворения, глаза сверкали тяжелым блеском. Насколько мощная махина Святозаров! Жизнь не подкосила его. Она лишь дала ему крепкого пинка. А всего-то и надо было человеку: чистая койка, одежда и питание. И он снова будет уважать себя…