В лавке серебряных дел мастера он купил брошь с национальным орнаментом.
Но никому ее не показал.
В последующие дни он продолжал подготовку. Однажды, например, он без какой-либо определенной цели несколько часов катался верхом на лошади. Слушал, как ветер жалобно стонал в кронах деревьев и злорадно ухмылялся.
Наконец подготовка была закончена.
Вечером, когда сводные братья лежали в постелях в своей комнате, Колгрим шепотом спросил маленького Маттиаса:
— Ты когда-нибудь видел танцующих рыб?
— Нет, — ответил доверчивый Маттиас. — Разве рыбы умеют танцевать?
— Умеют ли они! Ты хочешь увидеть это?
Маттиас с удовольствием бы посмотрел. Колгрим таинственно прошептал:
— Но это место заколдовано. И увидеть танец можно только в определенное время. Мы сможем подкрасться к ним. Но об этом никто не должен знать.
Маттиас задумался.
— И мама тоже?
— Конечно, и мама! Если узнают, все сорвется.
Маленький брат кивнул головой в знак согласия.
— Тогда я возьму тебя в то место, где они танцуют. Но не завтра. Завтра их там не будет. Послезавтра. Я рано выеду верхом взглянуть, подходящий ли день, а ты встретишь меня на опушке леса около большого дуба в… скажем, в девять часов. Ты время по часам читаешь?
— Я могу спросить у папы.
— Нет, дуралей, этого ты не должен делать! Когда служанки начнут убирать со стола после завтрака, ты незаметно уйдешь. Никто не должен тебя видеть, запомни! Мы скоро вернемся, так что никому не нужно что-либо знать.
— Я сделаю так, как ты говоришь, — заверил Маттиас.
— Можно я завтра съезжу в Кристианию? В последний раз, когда мы были там я приглядел прекрасную брошь в лавке у серебряных дел мастера. Я очень хочу купить ее и подарить бабушке Лив, чтобы она выглядела нарядной в церкви ко дню смерти Олава Святого.
Сам же Колгрим презирал церковные службы. Иногда он вынужден был ходить в церковь, но чаще изобретал какую-нибудь уважительную причину и оставался дома.
Таральд, тронутый заботой сына, сказал:
— Но у тебя, Колгрим, нет денег для этого?
— Я накопил, — заявил сын с таинственной улыбкой.
— Храни меня Бог, это не плохо! Но тебе не следует ехать одному. Может быть, я освобожусь…
— Отец, мне уже двенадцать лет! Ты знаешь, на лошади я держусь хорошо, а воров и мошенников я обойду.
Да, Таральд был уверен в этом. И он неохотно, но сдался.
На следующее утро Колгрим, махнув на прощание рукой провожавшим, двинулся по дороге в Кристианию.
Как только он почувствовал, что его уже не видят из Гростенсхольма, он свернул с дороги и поехал по скрытым от глаз тропинкам, двигаясь полукругом по местности.